1659-й год
Ямщик Трофим стоял перед открытой дверью возка, мял в руках свой гречник и вразумлял боярина Мину Таркова объехать Осташково околотком. Хоть и не по чину было такое обращение, да только у страха, как известно глаза велики, и не до чинов тут, когда жизни, может на три вдоха осталось.
– Боярин! Христе Богом молю, давай стороной повертаем! Чуть дале буде, да зело спокойнее.
– Да в целом ли ты разуме – такого крюка давать? – всплеснул руками боярин.
– Гнева и сумлению на мине не держи, наипаче гиблое тут место, что зря люд православный гинет. Не добрая молва об Осташкове ходит.
– И что ж, теперь всем наговорам веру иметь?
– Живота свово не жалеешь, людёв своих пощади, боярин. Опричник Орнан здешним землям хозяин, в беззакониях грешен, лют, аки дьявол, погибель чинит всем, кои в час недобрый ему попадешися…
Молва про Осташково и впрямь ходила недобрая. Трое сопровождавших боярина всадника Трофиму не мешали, потому, как и сами слышали про те бесчинства, что творились на землях Орна: и про пляски бесовские и горящие стога, и про девку Аксинью, у коей Орнан из живой сердце вынул для своих дьявольских обрядов. Потому, думали они, безопасней конечно, будет свернуть, пущай лишних тридцать-сорок верст, да живыми, чем напрямик, но к праотцам.
– Докудова бог помилует, да свободит от бед, тако и быть. А нет – тризну справят. Полезай ужо, холоп! Пока тут разгляголяши, ужо проехали бы. Трогай, ну!
– Воля твоя, боярин, токмо едяши молись. Крепко молись, боярин!
Трофим в сердцах хлопнул дверью возка, вскочил на облучок и нахлобучив по самые уши свой гречник, хлестнул по бокам двойку молодых гнедых. Сопровождавшие переглянулись, неодобрительно покачали головами и вздохнув, продолжили путь за возницей, непрерывно оглядываясь по сторонам широкой лесной дороги. Трофим гнал что было мочи. «Авось, пронесет, – думал он. – Авось не прельстит Орна боярин. Скудна ведь добыча. Что ему с него? Казну с собой не везет, мехами не гружён. В сундучке – что? Грамоты, токмо, да печать. А грамоты чего стоят? Сущая ерунда! Нет, не добыча мы Орну! Пронесет! Непременно пронесет…»
Через полчаса пути Трофим заметно успокоился, перестал обтирать рукавом, то и дело выступающий на лбу пот, сбавил скорость и даже распоясал армяк. Свежий осенний ветерок залез к нему за пазуху, приятно щекоча вспотевшее от страха и напряжения тело. «Страху-то нагнал, мать честна! Неловко перед боярином получилось. Растреплет, чего доброго, что Трофим – трус и живи с такой подноготною. И чего я дурака свалял? – думал про себя Трофим, – мало ли что люди языками чешут. Вона как перед опричниками то дрожат. И того, что не было – придумают…»
Хорошо утоптанная дорога, убранная ковром первых желтых листьев, тем временем, немного сузилась, и попадись на пути встречная повозка или даже всадник, непременно пришлось бы останавливаться и разъезжаться почти вплотную. К тому же вела она в уклон, к оврагу. Деревья по левой стороне стали редеть, а потом и вовсе пропали, открыв глазам просторы прятавшегося за ними болота. Справа же, почти стеной нависал склон оврага, лес на нем становился всё непроглядней и всё неприятней. Ехавшие сзади сопровождающие втянув головы в плечи напряженно всматривались в лес. Вдруг Трофим натянул поводья, попридержал коней и остановил повозку.