Мэри Элизабет Брэддон
Тень в углу
* * *
Уайлдхит-Грэйндж стоял чуть поодаль от дороги; за ним простиралась бесплодная пустошь, и лишь несколько высоких пихт с раскидистыми, потрепанными ветром кронами служили ему убежищем. Это был одинокий дом близ одинокой и узкой, точно тропка, дороги, которая тянулась вдоль безжизненной пустыни песчаных полей к берегу моря. Дом имел дурную славу среди жителей деревни Холкрофт – ближайшего места, где можно было встретить хотя бы одного человека.
И все же это был добротный старый дом, построенный во времена, когда не было недостатка ни в камне, ни в дереве; добротный старый дом из серого камня с множеством фронтонов, глубокими оконными нишами с диванчиками, широкой лестницей, длинными темными проходами, потайными дверями в неожиданных углах, с чуланами размером с иную современную комнату и подвалами, в которых смогла бы укрыться целая рота солдат.
Просторный старинный особняк принадлежал мышам, крысам, одиночеству, эху и трем старикам: Майклу Бэскому, чьи предки были местными крупными землевладельцами, и двум слугам – Дэниелу Скеггу и его жене. Скегги прислуживали хозяину этого мрачного дома с тех пор, как Майкл Бэском покинул университет, где прожил пятнадцать лет: пять студентом и десять профессором естествознания.
В тридцать три года Майкл Бэском казался мужчиной средних лет, в пятьдесят шесть – выглядел, двигался и говорил как старик. Эти двадцать три года он прожил один в Уайлдхит-Грэйндж, и деревенские поговаривали, что это дом сделал его таким. Конечно, подобную мысль можно счесть выдумкой и суеверием, но в то же время нетрудно было заметить некоторое сходство между унылым серым зданием и его обитателем. Оба казались далекими от обычных людских хлопот и интересов, оба были окружены неизменным ореолом меланхолии, порожденной постоянным одиночеством, оба имели блеклый вид со следами медленного угасания.
И все же, как бы одинока ни была жизнь Майкла Бэскома в Уайлдхит-Грэйндж, он ни за что не переменил бы ее уклада. Он был рад сменить относительное уединение колледжских комнат на абсолютное затворничество в Уайлдхите. Бэском был одержим любовью к научным изысканиям; его тихие дни с утра до вечера проходили в трудах, которым почти всегда удавалось занять и удовлетворить его. Случались и приступы хандры, наставали минуты сомнений, когда желаемая цель казалась недостижимой, и он падал духом. К счастью, такое бывало редко. Бэском обладал неослабевающей тягой к постоянству, которая должна была привести его к вершине достижений и которая, вероятно, могла бы в конце концов принести ему известность и всемирное признание, если бы не катастрофа, отягчившая преклонные годы его безобидной жизни неодолимым чувством вины.
Одним осенним утром – на тот момент Бэском прожил в Уайлдхите ровно двадцать три года и лишь недавно начал замечать, что его верный дворецкий и камердинер, поступивший на службу в средних летах, успел состариться – его размышления за завтраком над новейшим трактатом об атомистической теории были прерваны внезапным требованием того самого Дэниела Скегга. От человека, привыкшего прислуживать хозяину в полной тишине, такое неожиданное нарушение безмолвия было так же поразительно, как если бы заговорил стоявший на книжном шкафу бюст Сократа.