Читать Тени вечерние. Повести

Мы познакомились на семинаре Чухначева по Новой истории. Я никогда не любил всевозможные формы коллективного присвоения знаний, но услышав, что семинар приступил к обсуждению Великой французской революции, не смог удержаться от искушения. Это время очень интересовало меня. Чем, я и сам тогда толком не знал. Прочитывалась одна книга за другой, а цельного представления об эпохе не возникало. Наоборот, я все больше запутывался в частных противоречиях, понимание смысла происшедшего никак не давалось в руки.

Я пришел на семинар к назначенному сроку и оказался первым. После пятнадцати минут моего одинокого ожидания в дверях, наконец, показалась маленькая фигурка. Перепрыгивая через ступени, она ринулась вниз, и в неярком свете лампы, горевшей над кафедрой, оказалась молодым человеком с черной всклокоченной шевелюрой. Он был в донельзя мятых брюках и свитере, слишком широком для его тщедушного тельца. Чертыхаясь, он бросил на пол портфель, с глухим стуком рухнул на скамейку, снова схватил портфель, вытащил кипу бумаг и, низко склонившись над ними, лихорадочно и истово забормотал. Я хотел спросить его, туда ли я попал, но в этот момент в аудиторию ввалилась толпа галдящих студентов, центром которой была худая и длинная фигура Чухначева.

Вспыхнул свет. Все разместились полукругом у подножья круто взмывающего вверх амфитеатра, и Олег Николаевич, глядя близо рукими глазами куда–то поверх наших голов, объявил, что семинар продолжает начатое на прошлом занятии изучение Французской революции. «Сейчас с докладом…» – начал он, но не успел закончить фразы, так как студент, пришедший первым, вскочил и ринулся к кафедре. Раздались смешки и даже несколько отрывистых хлопков. Докладчик взлетел на помост и, подняв вверх руку со свернутыми трубочкой листами, закричал: «Слушайте! Слушайте!» Голос был низкий, сильный. «Я расскажу вам о том, как началась великая революция, как душный воздух прорезали голубые молнии, как поднялся ветер – могучий вихрь – и развеял в пространствах дряхлую постройку тысячелетней монархии!..»

Право, он мог быть более сдержанным. Я слушал его сначала недоверчиво, внутренне замирая при каждой патетической ноте; но, странное дело, он словно гипнотизировал меня звучными мерными фразами, блеском глаз, отрывистыми взмахами руки. Разыгрывалась трагедия, вовлекая в свое торжественное действо огромные массы растерянных, мечущихся, и вдруг обретающих невиданную силу людей. Впереди, у темного горизонта, вспыхивали и гасли зарницы, прорезались – и меркли блики таинственные, обманчивые…

Человек у кафедры замолчал, лицо его посерело и потухли глаза, но все продолжали сидеть неподвижно. Он медленно сошел с помоста, и было слышно, как натужно скрипят ступеньки под ногами.

Кто – то произнес: «Прекрасный доклад…» Я обернулся. «Прекрасный доклад, – повторил молодой человек с тщательно подстриженной русой бородкой, плотный, крутолобый. – Витензон, несомненно, талантлив, но то, что он сейчас разыграл перед нами, не имеет никакого отношения к истории. Есть Витензон и его, так сказать, ощущения… Я хотел сказать – мировоззрение. Но этого слишком мало, чтобы разобраться в столь сложном предмете. Цель изучения истории – приобщение к человеческому опыту, и если история ничему не учит, – он повернулся всем телом к одиноко сидящему в первом ряду Витензону, – если история ничему не учит, то и изучение ее – бессмысленно. Я должен знать, что мне делать – сейчас. И я обращаюсь за помощью – к истории. Только так. Кто думает иначе, обманывает себя и вводит в заблуждение других!»