Читать Место для жизни

В Израиле время течет по-особому. Конечно, суждения досужего наблюдателя не выглядят достаточно весомыми, но, нельзя не заметить, здешняя история и современность затасованы в одну колоду так плотно, что не знаешь заранее, какую карту из нее вытянешь. Не иначе, как сам Всевышний позаботился и затасовал. От Египта остались пирамиды, от Рима – Колизей, а где древнее население? Атлантиду до сих пор ищут, примерно там, где история вытекает из Всемирного Потопа. С Ноя что спрашивать, когда он сам чуть не утонул? Cпасибо, что слонов перевез. А с крокодилами поспешил, хоть в Израиле их до сих пор разводят на специальных фермах. И с Араратом непонятно, с какой стороны на него смотреть. В общем, есть проблемы…

Можете не верить, но время в Израиле не укладывается кругами, примерно, как причальный канат, а огибает Конец Света и движется дальше, присовокупив к старому, Ветхому Завету еще и Новый. Вечность подождет, в мире все так устроено. Савланут, савланут… что в переводе с иврита – терпение, терпение…

Израиль живет с понимающей и грустной улыбкой. Здесь, сейчас, и не иначе, как свыше. Пока есть, кому молиться и кому воевать. А там увидим. Почему нет, когда – да!

В центре Иерусалима, на улице Кинг Джорджа (Короля Джорджа) держится остаток стены старого дома с надписью Талифа куми. Встань и иди. Рядом скверик в несколько маслин с завлекающим Добро пожаловать, вход в магазин с модной одеждой, лестница, столики кафе – городской коктейль из сутолоки, архаики, азарта и коммерции. Здесь неплохо проповедовать, возвестить о близком конце света, потревожить спешащую на переходе толпу. Ей и так достается. Гремят взрывы. Рыжая красотка с забрызганным кровью лицом. Парень на носилках, ноги в джинсах мелко подергиваются. Растерянный чернокожий солдатик в еврейской молельной шапочке на проволочных кудрях. Ослепительные девушки, туристы, одежные манекены, ортодоксы-датишники – черный сюртук, шляпа, легкий наклон головы, плавные мягкие движения.

Небольшой оркестрик зарабатывает на жизнь. Аккордеон, скрипка, кларнет. Иногда кларнетист берется за саксофон. Блестящие чешуйки монеток, утренний улов в скрипичном футляре. Рио-Рита. Еврейские мелодии. Вальс парижских бульваров. Дорогой длинною. В Архангельском порту, стояла на шварту… Жанетта поправляла такелаж…

Перекресток старого Иерусалима.

Сердце города.

Гило – линия холмов, отделяющая Иерусалим от знаменитого предместья Бейт-Лехем или Вифлеем. Гило, как гребень волны, с двух сторон обрывается в арабский мир. С наружной – россыпь вечерних огней Вифлеема, с внутренней – усаженные туей, маслинами и низкорослым кустарником, выцветшие от солнца террасы, стекающие к арабским деревням, отделяющим Гило от самого Иерусалима.

Удивительнее всего на самой горе. Удивительнее тем, что мы не привыкли замечать днем. Небо. Вот что интересно именно здесь. Оно рядом и даже вокруг, горизонт во все стороны аккуратно заправлен под красную черепицу, накрыт ею для устойчивости. Горы ведут себя крайне деликатно, они не заслоняют горизонт. Купол будто поддут снизу, и сам наблюдатель сейчас не на земле, а внутри него – этого купола и пребывает в странном возбуждении, готов совершить нечто неожиданное. Можно прокричать небу, задрав голову и приставив руки ко рту, а еще вернее – попытаться залезть. Удивительное и вовсе невероятное где-нибудь в другом месте, кажется здесь вполне реальным. Если пытаться, то именно здесь. Особенно в сумеречный осенний день. Облака зависают над головой – пепельные, розовые, с белой подкладкой, движутся непрерывно, одно над другим. Так смешивают карты после очередной игры, прежде чем собрать их в колоду и продолжить партию. Наблюдая за этим движением, почти невозможно отказаться от мысли, что делает это кто-то там наверху, уже чуть заметный в кружении калейдоскопа. Вот она проступает холеная кисть игрока в случайном солнечном луче, блеснет дорогим камнем и скроется. Нет ничего достовернее иллюзии. Она не обманет, есть еще нечто там внутри, в акварельных многослойных просветах, выдох-вдох, опять выдох, движение расправленных легких, грудной клетки. Вот приоткрылась ослепительная синева, вновь меркнет, потом, как на экране, видишь биение сердца, темную пульсирующую тень в окружении прозрачной дымки, таинственной, как сбросивший листву лес. Вечер. Мерный шум небесной раковины, приставленной к самому уху. И наблюдатель, захваченный игрой воображения, внутри этого движения. И готов действовать. Разве этого недостаточно, чтобы увидеть сон, который когда-то приснился Иакову? Лестница, ведущая в небо, буднично приставленная к просвету в облаках, как к лазу на чердак. По лестнице снуют ангелы, вверх-вниз. Ангелы заняты делом, так рабочие готовят сцену, меняют декорации, так внимательные официанты готовят праздник, угощение. Иаков, как бывает с первым гостем, пришел слишком рано, застал последние приготовления. Вот они деловито копошатся – небесные жители. Странно, конечно, что ангелы пользуются лестницей, как простые смертные, а не летают. Возможно, наяву Иаков увидел бы их именно летающими. Но знаки редко даются озабоченному дневному сознанию. Доктор Фрейд додумался до того, что было давно известно. Иаков первым опустил свой сон в мировую копилку знаменитых сновидений. Потом к приходу доктора их были там уже тысячи – сны перед битвой, перед болезнью, изменой, любовным свиданием, роковой встречей, внезапным богатством, предательством, насильственной смертью – перед каждым из предчувствий, предсказаний, надежд, страстей, и внезапным окриком судьбы. Иаков был первым в бесконечной череде. Камнем, на который клал голову во время сна, он отметил место и назвал его Вефиль – Дом Божий. Как можно было назвать его иначе, после того, что он видел? Он встал со сна другим. Стало ясно, куда возвращаться, скитания обрели смысл. Прежде чем провести линию, нужно поставить кончик карандаша в исходную точку. Определить место.