Читать Не смотри на Дракона

Убаюкивающе-нежно, ласково толкались колеса поезда, на стекло окна налипала белизна: белизна снега, белизна сосен и берез, белизна пурги, такой бесконечной, однородной… Она усыпляла, эта белизна.

– Ты мое солнце, Куннэй, – вдруг сказал Ван-И, улыбнулся.

Зубы у него были мелкие, но чистые: весь он был словно породистый, умный, но хворый конь. Куннэй одергивала себя, но все равно из раза в раз подмечала эти зубы, желтую кожу у края лба, по-детски безбородое лицо, тонкие руки и, что хуже, тонкие ноги, – но всегда в конечном итоге возвращалась к ясным, чистым-чистым глазам. Словно прозрачным, таким добрым.

«Вечный мальчишка», – подумала Куннэй, когда увидела его впервые, на Ысыахе, или, как она сказала когда-то Вану и говорила впредь, празднике Плодородия в ее родном улусе. Друг брата. «Очень хороший человек».

***

Пять лет назад она была почти ребенком.

Чистое синее небо в тот день наполнял дым от костров и густой, маревный запах трав: можжевельника, полыни, чабреца… Она удовлетворенно вдыхала с детства знакомый, а потому родной запах Праздника. Волосы Куннэй были тяжелыми от вплетенных бусин, тянули ее лицо к небу, к по-вечернему остывавшему солнцу: так было надо. Потому что вместе со взглядом становится выше и душа.

За ее спиной ветер качал ленты, шедшие от белевшего купола урасы, и она более отчетливо, чем когда-либо, слышала голоса трав, зверей, птиц, видела грузное течение жизни сквозь их тела и, наконец, самый низкий, похожий на гул голос, шедший из самого сердца мира по ту сторону: голос Тайги. Куннэй закрыла глаза, сжала хомус между губ, прижала к зубам и ударила по язычку один гулкий раз, с силой выдохнула, а после – еще и еще, на секунду остановилась, стараясь разобрать среди гула слова или, может, хотя бы интонации слов. Она дышала медленно, с большими паузами, боясь заглушить дыханием голос, голос, который было дано услышать немногим, который она никогда в жизни еще не слышала – и, наконец:

Сорох кэм-м-мнэр буолаллар, сорохторо бааллар-р… Кэм-кэрдии уларыйан-н, бу сир хаһаайын-н-на уларыйан иһэр…

[Идут ин-н-ные времен-на, ин-ные… См-мен-няется век, см-мен-няется хозяин на этой зем-м-мле и когда…]

…на ее плечо легла рука.

– Ай-й! – она вздрогнула всем телом, порывисто обернулась: за ее спиной стоял и глупо улыбался брат.

Всегда он был огромным пятном, где бы не появлялся: ее раздражали его глаза, его отросшие, вечно крашеные в светлый волосы, из-за которых его кожа казалась до черноты смуглой, раздражала какая-то мягкая наглость, которая всегда была в его движениях и словах, во всей его фигуре, раздражало пренебрежение, с которым он морщился от дыма… пренебрежение, с которым он когда-то отказался от жизни здесь. С которым уехал в Столицу, с которым сказал, что его «не интересует вонь и древности».

И все-таки Куннэй знала, что некогда они лежали в одной утробе и что, в сущности, они все еще оставались очень похожи. И это раздражало больше всего.

– Ну и дурак же ты, напугал! Блин, полный идиот! Когда ты приехал только?

И голоса по ту сторону мира совсем затихли.

– Да только что. И с чего это идиот? А ты не баловалась бы с хомусом, рано еще.

– Не твое дело. А идиот ты потому что… объяснять еще тебе! – почти выплюнула Куннэй, тряхнула волосами: больно ударили по спине тяжелые бусины. Она злилась, хотя знала, что он прав. – Постоянно ты не вовремя! Бли-ин, я же только!.. Не важно.