Читать ПрофАН и синяя тетрадь
Глава 1
«Проф. АН и синяя тетрадь»
Глава I
– Дядя Арик, что такое клевретка? – облизывая ядовито-карминный петушок на палочке и деловито визажируя черным маркером дорогую итальянскую куклу, спросила темноволосая, стриженная под мальчика девочка лет шести в желтом льняном комбинезончике у мужчины, вошедшего в просторную прихожую четырехкомнатной квартиры. Она находилась на втором этаже пятиэтажного кирпичного дома так называемой «сталинской» планировки. Тот, кого только что назвали дядей Ариком, снял довольно поношенный пиджак из терракотового меланжа, три года назад бывший дорогой итальянской брендовой вещью, небрежно приткнул его между шкафом-купе и банкеткой и прямо в уличной обуви прошел в гостиную, где, кроме девочки с куклой, находилась хрупкая пожилая дама в сиреневом шелковом халате с золотыми драконами. Кресло-качалка тихонечко поскрипывало, когда дама шевелила рукой, перелистывая книжные страницы.
– Не отвечай ей, дорогой, – не отрываясь от книги, сказала дама. – Во-первых, сначала ты должна поздороваться, – не переставая читать, обратилась она к девочке.
– Bonne soirée. Дядя Арик, что такое клевретка? Что будет во-вторых?
– А во-вторых, тебе пока не нужно слово клеврет в женском роде, потому что оно не имеет никакого отношения к итальянской борзой, которую мама пообещала тебе ко дню рождения.
– Добрый вечер, мам, здравствуй, Горошинка, – он поочередно поцеловал каждую из них в макушку. – Мне кажется, Мусе не понравится то, чем вы тут занимаетесь.
– Ты что же против наших занятий французским? – дама в халате наконец-то оторвалась от чтения, переложила с подлокотника на страницу изящную серебряную закладку в виде стрекозы и захлопнула книгу.
– Бодлер, – прочитал вслух ее сын, – надеюсь, вы с Горошинкой не учили это наизусть?
В ту же секунду ребенок в ответ услужливо продекламировал:
– Mais les vrais voyageurs sont ceux-là seuls qui partent
Pour partir; coeurs légers, semblables aux ballons,
De leur fatalité jamais ils ne s’écartent,
Et, sans savoir pourquoi, disent toujours: Allons!
– М-да, никто еще не сумел отклониться от своей смерти. Муся будет несказанно рада этим вашим «ballons-allons». Вообще я не про Бодлера, а про это, – он обвиняющим жестом указал на исчерканное кукольное лицо. Его мать хотела что-то сказать, но ей помешал звонок в дверь.
– Твоя мама как всегда вовремя, – устало улыбнулась Полина Петровна. – Сто лет знаю Мусю, и ни разу на моей памяти они никуда не опоздала.
Полина Петровна встала с кресла, опираясь на протянутую руку сына, и прежде, чем он пошел открывать дверь, поцеловала его в щеку, оставив на ней слабый помадный след вишневого цвета – даже одна у себя дома она непременно наносила макияж с раннего утра сразу же после умывания. И помыслить не могла сесть завтракать или померить давление, пока тщательно не накрасится. Все, хорошо знающие Полину Петровну или, как чаще всего ее называли близкие, – ПэПэ, не переставали удивляться этому, на обывательский взгляд, бессмысленному ритуалу. Однако сорок четыре года безупречной службы в областном театре оперы и балета сперва примой-балериной, затем хореографом и, наконец, на сегодняшний день – заведующей художественной частью – наложили определенный отпечаток на ее образ жизни. «Не давать себе слабину ни в чем, даже в самой малости», – примерно с таким девизом знамя ее судьбы должно было реять над этой красивой ухоженной головой. Да, сейчас уже почти полностью седой головой, но еженедельные визиты Моисея Давидовича Руля – личного куафера ПэПэ и ее давнего тайного воздыхателя – неизменно являли миру чудеса парикмахерского искусства без единого седого волоска. Она ведь даже в роддом производить на свет свое единственное чадо когда-то поехала с идеальным макияжем и неизменным балетным пучком на макушке. Пучок под давлением акушерки и принимающего роды врача ей, безусловно, пришлось распустить, но смывать макияж она категорически отказалась. А чтобы ничего не растеклось и не размазалось, ненормальная балерина не кричала при схватках, а лишь от дикой боли выгибала свое балетное тело под немыслимыми углами, закусив ворот больничной сорочки. Процесс родов не понравился ей настолько, что она поклялась себе жизнью своего новорожденного сына никогда никого больше не рожать. Эта клятва, можно сказать, и легла в основу давнего конфликта с мужем, который закончился его бегством на Кубу.