Читать Привет, Питония!
Глава 1 – «Впервые… на тумбочке»
Ночь.
Тридцать первое августа, точнее уже первое сентября… 1980 года.
Город-герой Ленинград.
…
– Эй, Стариков, – слышится откуда-то издалека, – вставай, давай, твоя смена… на тумбочку топать.
Нас трое дежурных-дневальных по поддержанию порядка в нашей третьей роте новобранцев-нахимовцев.
– Сколько… время?.. – почему-то с трудом хриплю в ответ, не открывая глаз
Вчера вечером мы всем курсом – три роты по сто с лишним человек в каждой – только-только прибыли к началу учебного года в родной город, успешно пройдя полуторамесячные курсы молодого бойца в нашем летнем полевом лагере на берегу живописного озера где-то в лесах Карельского перешейка. Согласно установленной очереди ещё в лагере мы втроём сегодня, точнее уже… вчера, после прибытия, затупили на эту вахту.
– Три часа пять минут, – возмущается мой товарищ-дневальный от второго взвода Ильюшка Михайлов. – Я тебя уж десять минут, как бужу, толкаю, а ты всё сейчас, сейчас…
Каждому из нас попеременно достаётся строго своё время стоять «на тумбочке», то есть правильней сказать, конечно, дежурить по два часа через четыре на вахте у входа в помещение роты, рядом с которым действительно имеется небольшая неказистая тумбочка. Там, внутри, в тумбочке хранится всякая ерунда, правильней сказать документация на все… непредвиденные случаи жизни.
– Не шуми, народ побудишь, – открыв, наконец, глаза, отзываюсь несколько осмысленно, с трудом отрывая необычно тяжёлую голову от подушки. – Иди уже, ложись, я в норме, проснулся, встаю…
В общем, эта казарменная тумбочка, а может… – Бог знает! – документация в ней, которая, как не крути всегда храниться вместе с горой ненужного, как нам всегда казалось, хлама – даже молоток и гвозди имеются, не говоря уже о фонарике и… флажках! – есть самый главный атрибут нашего дневального. Она там, у входа в помещение роты, словно официальный пограничный столб, знаменующий святое святых: границу дислокации подразделения.
Постороннему сюда нельзя!
Здесь, в казарме, личный состав отдыхает: разговаривает по душам, пишет письма домой – телефонов, напомню, нет! – умывается, бреется, справляет естественные надобности, спит, набираясь сил для новых ратных свершений. А посему граница и гласно – у тумбочки круглосуточно находится часовой-дневальный! – и негласно – в каждом подразделении всегда чувствуется своя, ни с чем, не сравнивая и не забывая, аура – всегда на замке.
Одеваюсь быстро… на автомате… уверенными и отработанными за полтора месяца спортивно-лагерной подготовки движениями после оставшейся теперь уже, кажется, давно позади «гражданской жизни». Попутно, не задумываясь, в считанные секунды заправляю свою койку в нижнем ярусе возле ближнего окна к выходу и, максимально сконцентрировавшись, – всё-таки первая ночь в новом кубрике! – пробираюсь в полной темноте на выход к двери, из-под которой едва пробивается тусклая полоска дежурного света коридора.
Наша ротная тумбочка, как ей и положено, стоит на своём месте аккурат возле входных дверей четвёртого последнего этажа, ведущих на широкую мраморную лестницу, старинного питерского особняка прошлого века. Становлюсь спиной к ней, почему-то с трудом концентрируя взгляд на длинном, метров в пятьдесят-шестьдесят в длину и семь-восемь в ширину, коридоре-рекреации. В него выходят с одной стороны небольшие глухие двери взводных кубриков, различных бытовых комнат, туалетов с умывальниками, прочих старшинских кондеек и кладовых, а с другой – четыре высоченных, во всю четырёхметровую стену, старинных окна.