Завещание – единственное, что пристойно и уместно писать в палате смертников. Так уж сложилось, что мне нечего завещать своим потомкам, да и вообще кому бы то ни было, поэтому я и решил рассказать вам эту историю. Я начал писать ее еще в то время, когда хотел стать писателем, как раз девять лет назад. Позже это желание как-то поблекло и отошло на второй план, но рукопись я почему-то все же сохранил. Возможно, потому что у меня действительно больше ничего нет.
«Самореализация – одна из важнейших задач любого человека»… Не помню, кто сказал эту фразу, но она зацепилась в моей памяти, и я частенько задумывался над смыслом этих слов. Слова… Шаблоны и клише, раз и навсегда заклейменные бездушными вещами, но пытающиеся выразить что-то одухотворенное, и, если они все же затрагивают какие-то струнки вашей души, значит, вы еще не достигли той вершины абсолютного цинизма и прагматичности, к которой стремится большинство людей, ища на ней тишины, покоя и сытого существования.
Человек соткан из противоречий – он ищет смысл жизни, не ведая того, кто он сам… Вам встречался хотя бы один человек, который с уверенностью мог сказать: «Я познал смысл жизни»? Мне – нет. Уверен, если такой человек все же есть, то он будет спешить поделиться своими знаниями с кем-то еще. Подозреваю, ничего возвышенного в смысле нашей жизни нет.
Если я доживу до своего дня рождения, то через две недели мне исполнится двадцать семь лет. Казалось бы, рано еще подводить какие бы то ни было итоги, но палата смертников не то место, где что-то может быть рано. Так ее называют, потому что сюда переводят безнадежно больных. Нас еще лечат, а врачи даже пытаются сохранять хорошее лицо при плохой игре, чересчур жизнерадостно заверяя, что мы обязательно поправимся. Неделю назад нас было восемь, теперь пять. Все пятеро знают, насколько серьезно они больны, – шансов выиграть сюрприз в лотерею «6 из 48», наугад зачеркнув цифры, в миллион раз больше, чем нам выздороветь, но, несмотря на это, маленький огонек надежды теплится в каждом из нас, а единственным топливом для этого огонька служит полулегендарная история тридцатилетней давности, повествующая о том, что одному пациенту этой палаты все же удалось выжить. Согласен, не бог весть какое утешение, но его хватает, чтобы питать надежду. Я не люблю надежду. Не ненавижу, а просто не люблю. Ненавидеть – это глупо, это то же, что ненавидеть самого себя, она ведь составляет часть нас. Надежда – это наша слабость, но что поделать – человек и не подразумевался сильным существом.
Наша палата находится на четвертом этаже, а сама больница стоит на высоком берегу Оби. Из окна открывается чудесный вид на заливные луга противоположного берега. Яркие лучи солнца агрессивно оккупировали всю палату и переливаются слепящими вспышками на металлических дужках кроватей. На дворе разгар лета. Две тысячи двадцать первый год. История, которую я хочу вам рассказать, тоже началась летом. Не уверен, что она кого-то обогатит внутренне, но, может, заставит несколько по-другому взглянуть на окружающий мир и свое место в нем. А это уже много. Поверьте, уж я-то знаю. Итак, было лето две тысячи двенадцатого года…