Посвящается Михаилу Михайловичу Цыбульскому —
Человеку с большой буквы
***
Стоял холодный и промозглый подмосковный осенний вечер… Моросил мелкий дождь, который вместе с пронизывающим ветром проникал в подворотни, щели между домами, складки одежды и даже под нее, вызывая болезненный озноб. Лихорадило припозднившихся прохожих, спешащих домой, мелкой дрожью тряслись забулдыги, стоящие кучками возле круглосуточных магазинов, киосков и ларьков и «стреляющие» у всех подряд «рублик на проезд». Даже мокрый и облезлый кот, сидящий на краю мусорного бака, вздрагивал и смотрел на мир взглядом, полным презрения и отчаяния. Лихорадило всех и вся… Дело было не только в погоде и времени года. Некогда огромная страна распалась на отдельные части, которые тоже лихорадило. От рухнувших идеалов, от безысходности и от незнания того, что будет завтра, дрожь эта концентрическими кругами, словно от брошенного в воду камня, расходилась и сходилась в самом центре этой самой бывшей страны. Шла борьба за выживание. Возникали, соединялись и распадались различные группировки, разделявшиеся по спортивным, музыкальным, религиозным, национальным и еще черт знает каким признакам. В общем, каждый выживал, как мог…
В глубине многоэтажного кубика, в пристройке, расположился круглосуточный магазинчик. Несколько работяг в телогрейках и оранжевых жилетах пили нечто из бутылки, передавая ее по кругу, и закусывали уже пару дней как свежими пирожками. В этот момент в зону видимости, осветив тротуар единственной замызганной фарой и отчаянно громыхая всеми уставшими частями, вкатилась старая «копейка». Остановившись напротив входа в магазинчик, она натужно почихала и заглохла… Открылись двери, и из салона, вслед за вырвавшимся клубом дыма, вывалилась весьма колоритная троица. Мужчины были одеты во все черное, на ногах – одинаковые высокие ботинки в стиле «милитари». Головы у всех троих блестели гладкой выбритостью, отражая свет единственного неразбитого фонаря. Увидев их, работягивыбросили бутылку и торопливо направились в сторону темнеющей неподалеку стройки. Один из троицы, низенький и толстый, засвистел им вслед, отчего те только прибавили шагу и поспешили исчезнуть из поля зрения…
– Привет гастарбайтерам! – закричал работягам вдогонку второй, неестественно длинный и худой, но вечерняя тьма уже поглотила удалявшиеся фигуры.
– Да оставь ты их в покое, – сказал третий, огромный широкоплечий детина, смотревшийся на фоне остальных великаном, – не всю же жизнь этих приезжих гонять, надо и отдыхать когда-нибудь… Борман, – обратился он к коротышке, – сгоняй-ка в ларек и купи чего-нибудь погорячее, а то вишь, как холодно, да еще и печка в машине не работает.
Он со злостью пнул по колесу ни в чем не повинную колымагу, на что та отозвалась жалобным скрипом.
– Ща сгоняю, Слон, – отозвался Борман, – ты только, это, мелочи добавь немного…
Слон достал из кармана несколько смятых купюр и протянул Борману:
– На, это все, что есть.
Тот взял деньги и исчез за дверью магазинчика.
– Вот такая жизнь наша тяжелая, брат Шприц, – пожаловался Слон оставшемуся товарищу, – бегаешь, бегаешь, и что?.. В кармане жалкие копеечки, под задницей – «копеечка», жизнь нынче тоже в копеечку оценивается, – он еще раз пнул несчастную машину, – а все почему, как думаешь?