Читать Детство сорок девять (сборник)

«Люся У. и Вова Л. были здесь» – написано на переплете нашей общей с Владимиром Любаровым книги. В этом заборном высказывании заключена правда: мы с Володей действительно прожили всю жизнь рядом. Родились в одном году, ходили в московские школы с гипсовым кудрявым вождем в вестибюле. Нас водили в Музей Революции и в Музей подарков Сталину. Мы ходили на каток, прикручивая к валенкам коньки с помощью оструганных палочек. Играли в лапту, проводили летние каникулы в пионерских лагерях. Поступив в институт, были отправляемы «на картошку». Испытывали тоску и отвращение на профсоюзных собраниях. Обзаводились друзьями-единомышленниками, многих из них провожали в эмиграцию, а сами уезжали отдыхать на север России – в Вологду и на Белое море, или на юг, в Крым.

Однако несмотря на то что наши жизни шли параллельным курсом, познакомились мы совсем недавно, и как-то само собой выяснилось, что мы занимаемся очень похожим делом, только материал, с которым мы работаем, разный. Но совпадений в видении окружающего мира и людей, его населяющих, оказалось очень много: герои моих рассказов, посвященных детству, жили своей отдельной жизнью на листах Владимира Любарова и просто требовали воссоединения.

Мы сложили наши детские воспоминания, и они сошлись замечательно: улица Каляевская, где жила в детские годы я, оказалась удивительно схожа с улицей Щипок, где жил он. Более того, не только дома и дворы, кошки и палисадники – схожими оказались и люди, обитающие в местах нашего детства.

Две маленькие девочки, обутые в городские ботики и по-деревенски повязанные толстыми платками, шли к зеленому дощатому ларьку, перед которым уже выстроилась беспросветно-темная очередь. Ждали машину с капустой.

Позднее ноябрьское утро уже наступило, но было сумрачно и хмуро, и в этой хмурости радовали только тяжелые, темно-красные от сырости флаги, не убранные после праздника.

Старшая из девочек, шестилетняя Дуся, мяла в кармане замызганную десятку. Эту десятку дала Дусе старуха Ипатьева, у которой девочки жили почти год. Младшей, Ольге, она сунула в руки мешок – для капусты.

– Возьмите, сколько унесете, – велела она им, – и морквы с килограмм.

Было самое время ставить капусту. Таскать Ипатьевой было тяжело, и ноги еле ходили. К тому же за то время, что девочки жили у нее, она уже привыкла, что почти всю домашнюю работу они делают сами – легко и без принуждения.

К старухе Ипатьевой, по прозвищу Слониха, девочек привезли в конце сорок пятого года, вьюжным вечером, почти ночью. Они приходились внучками ее недавно умершей сестре и были сиротами: отец погиб на фронте, а мать умерла годом позже. И соседка привезла их к Слонихе: ближе родни у них не было. Ипатьева оставила их у себя, но без большой радости. Наутро, разогревая на плите кашу, она бормотала – привезли, мол, на мою голову…

Девочки испуганно жались друг к дружке и исподлобья смотрели на старуху одинаковыми круглыми глазами.

Первую неделю девочки молчали. Казалось, что они не разговаривают даже между собой, только шуршат, почесывая головы. Старуха тоже молчала, ни о чем не спрашивала и все думала большую думу: оставлять их при себе или сдать в детдом.

В субботу она взяла таз, чистое белье и девочек, волосы которых были заранее намазаны керосином, и повела их на Селезневку в баню. После бани Ипатьева впервые уложила их спать на свою кровать. До этого они спали в углу, на матрасе. Девочки быстро заснули, а Ипатьева еще долго сидела со своей подружкой Кротовой. Выпив чаю, она сказала: