Читать Засахаренные фиалки
Июнь 1984
– Улька! Куда ж ты запропастилась? – голос лешего Анисима раскатисто прогремел над верхушками деревьев и прокатился понизу, распугивая притаившуюся в траве мелкую живность. Прозвучало грозно, но мавка, которую разыскивал хозяин здешнего леса, даже бровью не повела и отзываться не торопилась – убедительно гневаться Анисим никогда не умел.
За полторы сотни лет она уже привыкла к фамильярности, а порой и откровенной грубости, местной нежити. Сама-то она помнила времена, когда величали её не Улькою, а не иначе, как Ульяна Николавна, или на худой конец Ульяшей. Любимая и единственная дочка купца Хлебушина, на капиталы которого можно было бы приобрести не только сам уральский городок, где проживала богатейшая купеческая семья, но ещё парочку деревень в придачу. На воспитание батюшка не скупился: двоих сыновей отправил познавать заграничные науки, а для Ульяши выписал из столицы лучших гувернанток и учителя. Кроме того, на пополнение библиотеки отец семейства тратил баснословные суммы, а читать в его доме любили все. Так и росли дети: сыновья в строгости, а любимая дочка ни в чём отказа не знала.
Другим утопленницам с родителями повезло меньше: бывшие мещанки и дворовые девки Дуньки да Марфы, откуда ж тут манерам взяться? Да и не помнили мавки давно, кем были до того, как нашли свою смерть в озере. Улька забывать себе не разрешала и нянчила в памяти воспоминания о прежней жизни, как любимых детишек.
Время шло своим чередом, и некогда прекрасный чистый водоём в чудном месте на краю леса, затянуло ряской, мелководье заросло осокой и камышом, и обиженные судьбой девы перестали бросаться в омут его романтических вод. Теперь на заболоченных берегах встречались разве что лягушки да комары, да и те без суицидальных наклонностей.
– Фух, вот ты где. Я уж думал, сгинула дура-девка… после прошлогодних-то выкрутасов твоих. Что ж не отзываешься? – леший Анисим грозно хмурил брови, но так и не дождавшись мавкиного ответа, устало вздохнул, тяжело опустился на гнилую колоду рядом с Улькой, снял шапку и утëр ею пот на лбу.
Мавка пожала плечами.
– Купальская ночь близится, – зачем-то напомнил дед, откашлявшись.
– Знаю, – безразлично кивнула мавка.
– Дык это… с подруженьками бы повеселилась, а то который год кручинишься, отсиживаешься всю русалью неделю в печоре своей… – дед сделал паузу, подбирая подходящее слово, – философической.
– Не прельщают меня забавы эти. Да и не подружки они мне.
Леший только досадливо крякнул.
– Дед Анисим, скажи, когда же время положенное придёт моё? – спросила Улька, печально глядя в раскрашенное синими сумерками небо. Ещё ни разу прежде она не решалась задать вопрос на эту волнительную для себя тему.
– Не ведаю, милая, не ведаю. Одно только знаю: ушли вы, горемычные, времени своего отмерянного не пожили, вот и маетесь теперь навьими девками. И у каждой своя долюшка, – дед задумчиво почесал замшелую бороду. – Тут ведь вот ещё что: избавиться от негодных чувств надобно, изжить из себя злость да обиду. Простить, дать место свету.
– И только-то?.. – горько усмехнулась мавка. – Сущая мелочь, ей-богу.
Временами на Ульку находила страшная тоска, озлобленность на весь свет за такую свою несчастную маетную нежизнь. «За что мне такая участь? – думала в такие моменты бедная мавка. – Неужто мало тех полутора сотни лет прозябания в этом болоте… кому-то? И главное – для чего?» – с тоской философствовала она. Что до обиды: было дело, что греха таить. Ведь утопилась Ульяша не из-за любви несчастной, как большинство девиц, а по глупости своей да гордости.