* * *
Самым скверным в мальчике было то, что он не плакал. Даже когда мужчина в черной рясе пояснил, что он перестанет существовать – не только сейчас, но и вчера; не просто здесь, но исчезнет из всех воспоминаний мира, – мальчик отнял взгляд от пола и кивнул:
– Значит, никто не расстроится.
Не так давно, когда мужчина в черной рясе был женщиной в красном пиджаке, он забирал девочку постарше. Она тоже не плакала. Но там было нечем. Сил в девочке оставалось на засохшем донышке: убрать осколок от чужого лица. Когда женщина в красном пиджаке пояснила, что умирать и не существовать – все-таки разные вещи, девочка прошептала:
– Наконец-то.
Вздох облегчения. Валюта посерьезнее слез. К нему прилагался не менее серьезный случай, но сама девочка была обычной. Как сточенный карандашик. Свечной огарок. Она мало отличалась от тех, кого женщина в красном пиджаке, она же мужчина в черной рясе, они же ребенок в желтых кроссовках и старик с льняной астрой на воротничке, уводили прежде в лабиринт.
Мальчик был другим. Мальчик пришел сам.
– Перво-наперво поднимись с колен. Я не ангел и прибыл не свыше. Меня не трогает жар твоих речей. Как и не интересует душа в товарно-денежном отношении.
– Но вы вняли моей молитве, – прошептал мальчик и не двинулся.
– Ты читал ее вслух.
Мольбу он лил у ладановых свеч минут пять: про жизнь, смерть и любовь, в которых не делал различий. А слез не было; ни всхлипов, ни дрожи. Только слова, и все – такие честные, но даже не смыслом, а тихим, сухим до наждачки голосом; тонкой серебрянкой намерения. Спасти девочку. Маленькую девочку. Почти мертвую девочку, которую он не знал.
До мальчика мужчина в черной рясе собирался найти кого-то сам. Выйти на крышу в униформе медбрата и пообещать тому, кто смотрел через край:
– Я могу прекратить это иначе.
И продолжить тому, кто сжимал горсть таблеток:
– Я могу придать этому смысл.
И открыть дверь тому, кто знал, что она открыта, но все равно отказался выходить:
– Мир таков, потому что таков. Он слишком долго думал, что смысл жизни в выживании, и часть законов не обратить. Но теперь мир знает, что был неправ. Он просит тебя об одолжении. Где-то есть человек, который может многое исправить. Но у него нет твоего выбора – мир слишком долго не думал о себе. Так что, если тебе не нужны твоя жизнь, твое будущее…
И твое, шагающий через край.
И твое, глотающий таблетки.
И твое, не видящий открытой двери.
– Отдай их мне. А я – ему. И пойдем со мной.
Иными словами, это мужчина в черной рясе должен был просить спасти девочку – не наоборот. Но тех, других, еще предстояло найти, а мальчик пришел сам. Он был рядом и потому раньше всех увидел, что от девочки остались крупинки.
– Там много умирающих девочек, – напомнил мужчина. – Почему именно она?
Не то чтобы такие вопросы были в регламенте. Не то чтобы ответ что-то изменил.
– У Кристы есть дар, – сказал мальчик просто, как о данности. Как о цвете неба и травы.
– Пройдут годы, прежде чем ее дар возымеет силу, а сама она – значение. Сейчас Криста никому не может помочь.
Только теперь мальчик по-настоящему удивился:
– Если бы Криста никому не могла помочь, как бы я узнал, что у нее есть дар?