Я найду тебя во Вселенной
Женщина только присела в кресло и не стала тянуть:
– Я боюсь, что у моей дочери шизофрения. Симптомы, как я их помню, не очень совпадают, но все-таки подозрительно. И страшно. Я себя убеждаю, может, обойдется, а внутри – такая уверенность и безнадежность, я это хорошо из отрочества помню. А она у нас – единственный ребенок, вы же понимаете.
Я, разумеется, была полностью обескуражена услышанным. Самым логичным предположением мне показалось следующее: диагностированная шизофрения в приблизительной ремиссии – у самой матери. Она знает ее симптомы по собственному опыту («как я их помню») и сейчас замечает что-то странное (но не очень похожее на манифестацию заболевания у нее самой) в поведении дочери, знает о возможном наследовании шизофрении и, конечно, предполагает худшее.
Я не психиатр. Спрашивать в лоб у пришедшего ко мне человека: «У вас что, у самой шизофрения?» – показалось как-то неловко.
К тому же в сочиненную мной схему не укладывалась та «безнадежность», которую она якобы помнила в связи с данным диагнозом. Ее-то кто испытывал? Она сама? Ее родные? Они что, делились своими ощущениями с заболевшим шизофренией подростком?
Я решила просто подождать. Наверное, она еще что-нибудь расскажет.
– Все началось со смерти Эдика. Я к нему хорошо относилась, и мне жалко, конечно, вы не подумайте, но теперь мне кажется: лучше бы его и не было в нашей жизни вообще.
Так. В их жизни был еще и Эдик. Он не заболел шизофренией, он просто умер. Почему-то мне представилось, что Эдик был котом или даже кроликом. Но я совсем запуталась.
– Вы не могли бы рассказать все с самого начала и по порядку?
Если у нее шизофрения, то с этим могут быть проблемы. Но пусть она хотя бы попытается. И вообще: почему с проблемами дочери, в чем бы они ни заключались, она пришла ко мне, в обычную поликлинику? У нее же должен быть лечащий врач-психиатр, она должна по опыту знать всякие ходы…
– Да, да, конечно, вы правы, простите, я вас совсем сбила с толку! – вполне здраво воскликнула женщина и явственно сосредоточилась, сведя к переносице широкие темные брови и сжав губы.
Из ее последующего рассказа я уяснила для себя следующее. Эдик, к сожалению, не был тихо прожившим свою жизнь декоративным кроликом. Он был одноклассником дочери моей посетительницы, Киры. Дети дружили с детского сада. Эдик всегда был болезненный и играть с мальчиками в их шумные игры просто не мог. Он играл с Кирой: придумывал какие-то сложные ролевые игры и сочинял истории. Кире все это очень нравилось, она рано научилась ему подыгрывать, а если Эдика кто-то из мальчишек-забияк обижал или дразнил, могла их и стукнуть или воспитательнице (а потом и учительнице) наябедничать. Сама Кира тогда была веселой толстенькой хохотушкой с длинной косой, ей нравилось Эдика опекать, и еще она довольно быстро поняла, что их пара всем окружающим взрослым нравится – вызывает сентиментальное умиление и приязнь: ах, какие милые детки, ах, как они внимательно и нежно друг к другу относятся! А то, что сверстники их дразнили «женихом и невестой», до этого им дела не было. Эдик слабо улыбался в ответ, а Кира, наоборот, подбоченивалась, выставляла вперед плотную ножку в гольфике с помпонами и говорила вызывающе: