Стамбул, 1522 г.
Когда в гареме Старого дворца появлялась новая юная рабыня, ее незамедлительно начинали обучать азам османского языка, принятого при дворе, и основам учения Корана. А также препоручали одной из распорядительниц гарема для подготовки к исполнению конкретных обязанностей.
Хюррем в наставницы досталась кяхья, хозяйка Шелковой комнаты, желчная черкешенка с лицом цвета дубленой кожи. Старуха все цеплялась за воспоминание о своей единственной бесплодной ночи с султаном Баязидом, дедом нынешнего султана Сулеймана. С тех пор она коротала свои дни в гареме в роли главной портнихи, затерявшись среди гор парчи, дамаска и атласа, – но, по кротости нрава, не роптала.
Пальцы у Хюррем были ловкие, глаз – меткий, и носовые платки с ее вышивками снискали дошедшие и до нее похвалы самой валиде-султан, то есть матери султана. Работала она, тихо напевая, над вышивкой золотой и серебряной нитью по отрезу зеленого атласа из Дибы затейливого орнамента из листьев и цветов. Напев же этот девушка в детстве переняла у отца; это была татарская песня о степных просторах и северном ветре.
Вот и не услышала она, как сзади подкралась тихо вошедшая в комнату кяхья, а очнулась сразу от жгучей и звонкой оплеухи. В шоке отпрянув и выронив иголку, Хюррем замахнулась, чтобы дать сдачи…
Глаза кяхьи недобро блеснули:
– Ну давай, бей меня! Капы-ага тебе живо устроит бастинандо!
Хюррем опустила руку.
– И не петь мне тут, сколько раз тебе говорила! Это же гарем, и здесь всегда стоит полная тишина.
– Мне нравится петь…
– Тут имеет значение только то, что нравится повелителю нашему.
– Но его же здесь и близко нет сейчас. Можно хоть из пушки во дворе палить, и он об этом даже не прознает.
– Дерзкая проказница! – с этими словами кяхья влепила подопечной еще одну пощечину, но на этот раз Хюррем была к ней внутренне готова. Правда, удар оставил пунцовый след на ее щеке.
Затем старуха подобрала платок и принялась высматривать изъяны в вышивке. Не обнаружив ни единого, она брезгливо бросила его обратно на лавку и приказала:
– Возвращайся к работе.
Светелку для вышивания Хюррем делила на двоих с вороно́й масти еврейской девушкой. Куплена она была на невольничьем рынке в Александрии, и кяхья по этому случаю к ней иначе нежели по кличке «базарное мясо» не обращалась. На самом деле звали ее Мейлисса, и теперь Хюррем внимательно, хотя и краем глаза, наблюдала за тем, как та склонилась над собственной вышивкой, тщетно пытаясь затаиться и прикинуться невидимой за сорочками и чадрами, сложенными на столе перед нею. Но слишком уж заманчивую цель она собою являла для кяхьи в ее нынешнем настроении.
– Дай-ка посмотрю, – сказала кяхья и выхватила работу из рук Мелиссы. – Гляди сюда: лучшая парча из Бурсы, а ты ее испортила! – Размашистая оплеуха. – Ты чем думала-то?!
Мейлисса молчала, понурив голову. Старуха швырнула ее отрез материи на пол и приказала:
– Спарывай все до последнего стежка и начинай заново.
– Жирное смрадное дыхание из зада верблюдицы, – прошипела Хюррем вдогонку кяхье и вернулась к вышивке, напевая громче прежнего.