Тринадцатый день я в больнице, в онко. Сделали КТ с контрастом и определили какую-то херь в нижнем средостении (метасатаза? лимфоузел? два на два сантиметра).
Торакальный хирург в поликлинике РКОД, к которому я поспешила платно (мало ли чего?), сказал:
– Ну, что-то большевато. Там такого в средостении по определению не должно быть. Госпитализируйтесь. Второго мая.
Меня обуял страх. Я трясусь, как цуцик, как кролик – белый. А, может, серый?
У меня еще есть прием к другому торакальному хирургу – бесплатно. Пошла к нему. Тот смотрел, смотрел и сказал:
– Ничего такого не вижу особенного. Однако идите-ка к заведующему. Он все вам скажет.
Пошла.
Зав. вышел после хорошей чашечки кофе. Запах раздавался ароматный. А ведь раньше я была жуткий кофеманкой. А вот после операции на влагалище и жесткой химии кофе пить перестала совсем. И чувствую я себя просто отлично. Чай, только чай с лимоном.
Короче. Они не знают, что же это такое в средостении, и решили делать биопсию, то есть проколы, практически резать меня в отделении торакальной хирургии. Ужас. Чтобы определить гистологию, надо человека покалечить. Только резать и умеют.
У меня случилась паника, пока я собирала справки для госпитализации. В результате левая рука ослабла, нарушилась моторика. Я не могла застегнуть пуговицы на своем сером длинном платье, да и вообще на любом платье. Предметы валились из руки. Что это? Неврология? Инсульт? Предынсультное состояние?
Последние справки, однако, надо было собрать. В нашей поликлинике мне стало плохо, и врачи отправили меня без очереди к неврологу. Тот – молодой парень – сделал мне тест на инсульт и отправил с направлением в некий наш центр МКДЦ, чтобы провели МРТ головы (бесплатно) и исключили один из двух инсультов. ЭКГ, забор крови, экспресс-анализ в корпусе семь – корпусе скорой помощи. Наконец, МРТ без контраста на плюшевом аппарате.
Молодой лаборант сказал:
– Какие-то там у вас очажки.
– Да? Боже.
– Да! – сказала врачиха приемного отделения скорой помощи МКДЦ. – У вас метастазы в голове, очаги, очаги. В лобных долях и мозжечке. Их много и все они по полтора сантиметра.
– Как так? И я все еще жива с таким диагнозом?
– Ну да, вот уж и знаю. Живете с метастазами.
– Понятно.
– У вас же все равно госпитализация со средостением. Так вот, пожалуйте туда. В диагнозе можете не сомневаться.
Полностью измученная, как будто в плохой пьесе абсурда, я, наконец, прибыла домой с последними справками.
В семь тридцать после праздника Великой Победы десятого мая я была уже в приемном покое, и меня поселили на высокую койку в палате отделения торакальной хирургии (совсем жуткую и скверную, надо сказать, койку). Весь облик этой палаты не внушал ни доверия, ни оптимизма. Тумбочки советских времен, крашеные лет эдак десять назад, потертые. Туалет – унитаз – почти разбит. На нем – подобие сиденья. На стенах подобие оборудования. Здесь ремонт не делался очень, ну очень давно. Какое-то уныние и депрессия во всем интерьере.
Боже, куда я попала?
Рядом – пациенты, женщины, ожидающие операции. Два дня я провела в этой самой торакальной хирургии. Показала МРТ-исследование своей головы. Врачи пришли в шок. Провели здесь же МРТ моей головы с контрастом и сказали – да.