– Ты только не расстраивайся слишком сильно. Она теперь… Увидишь.
Я ускоряю шаг при виде бабушкиной пятиэтажки, но мама крепко держит меня под руку, будто пытаясь хотя бы на минутку задержать в привычном мире, защитить от страшного знания, с которым сама живёт последние два года. Я послушно сбавляю скорость. В конце концов, мне и самой хочется погружаться в мир своего детства неспешно, по миллиметру сбрасывать усталую двадцатипятилетнюю оболочку и выпускать на волю девочку, которая когда-то знала уголки этого двора наизусть.
Мы неторопливо проходим мимо старых яблонь, чьи ветки наверняка помнят прикосновения моих содранных об кору ладоней, мимо покосившихся турников, которые когда-то казались невероятно высокими, а теперь, пожалуй, едва достанут мне до подбородка. Сворачиваем на асфальтовую дорожку и подходим к непривычно пустым скамейкам у подъезда.
– Надя! – доносится из-за спины.
В нашу сторону неторопливо движется соседка с первого этажа, закутанная в шерстяную шаль не по погоде.
– Добрый день, Ира, – улыбается мама.
– Добрый-добрый! Как Сашка выросла! Всё в Москве?
– Да вот, работаю, – смущённо отвечаю я. – Приехала в отпуск.
– Молодец, – одобрительно кивает Ира. – Надюш, как там Валя?
– Потихоньку. Не выходит уже совсем.
Ира грустнеет. Её взгляд устремляется куда-то мимо нас, то ли в тенистый палисадник, то ли в переплетения винограда над скамейками.
– Как жалко. Почти все уже по домам сидят. Лида не ходит. Маринку дети к себе забрали. Аза умерла прошлым летом. Эх…
– Да, – кивает мама. – Раньше здесь всегда кто-то сидел.
Я тоже киваю, уплывая в воспоминания: вот я бегу с четвёртого этажа вниз, отбивая по перилам известный только мне ритм, выскакиваю из подъездной прохлады в душные объятия лета, кричу писклявое «Здра-а-асте!» собравшимся на скамейке старушкам. Одна из них сейчас передо мной – похожая на маленького добродушного призрака с глазами, полными тоски, будто она уже мысленно стояла в той же очереди, где и Лида, Маринка, Аза…
– Ладно, вы идите, а я ещё погуляю. Вале привет!
Мы прощаемся и заходим в подъезд, от пола до потолка выкрашенный непривычно голубой краской. Это немного возвращает в реальность. Если бы стены были, как раньше, синими, я бы точно потеряла ощущение времени. В замызганных краской стёклах мелькает моё выкрашенное в блонд каре, круги под глазами, оставшиеся на память от последнего рабочего проекта, и выступающие скулы – я опять нечаянно потеряла пару кило, за что уже получила вердикт от мамы: «кожа да кости».
Преодолев четыре этажа и почти не запыхавшись, я привычно заношу кулак над светло-коричневой дверью. Как же, оказывается, низко был глазок всё это время…
– Нет, Саш, – мама копается в сумке и достаёт связку ключей. – Теперь сами.
Один оборот, два, три… Дверь открывается.
Но встречать нас больше никто не выходит.
Бабушка сидит в кресле и отсутствующим взглядом смотрит в телевизор, не реагируя на наше присутствие.
– Мам! Ма-а-ам!
Мама проходит в комнату и становится между бабушкой и телевизором.
– Посмотри, кто приехал.
Я встаю рядом, и отсутствующее лицо бабушки расцветает в улыбке.
– Сашенька, ласточка!
Она слабо пытается встать, и мы с мамой подхватываем её под руки, чтобы помочь. А потом я очень долго обнимаю её – такую маленькую, потерянную, забывшую, как обнимать в ответ, и всё же – самую любимую.