⇚ На страницу книги

Читать Всё больней и любимее жизнь…

Шрифт

Интервал

* * *

Пейзажи

«Который час? – ну да, уже светает…»

Который час? – ну да, уже светает…

Могучий тополь примет весь огонь,

всю тяжесть солнца, листья засверкают,

кидая свет с ладони на ладонь.

Огромный мир и в эту ночь не спал,

он, каторжный, вращал земное тело,

превозмогал, ворочал, закипал

в мирах непостижимости пределов.

…Прокаркала ворона. Городской

проснулся житель, в сущности, как просто, —

умыв лицо, вдохнув рассветный воздух,

он в океан вливается людской.

«Ну вот, я, наконец, свободна для постиженья трав…»

Кузнечик дорогой,
как много ты блажен…
Гораций

Ну вот, я, наконец, свободна для постиженья трав.

Кузнечик дорогой, как долго мы друг к другу

навстречу прыгали!

Скажи мне, как ты жил,

пока влюблялась я, рожала деток,

ходила добывать хлеб, мясо, молоко?

Какою мудростью дарил тебя Восток?

Какую заповедь сложил ты несмышлёным,

чтоб не завидовали птицам певчим?

Легко с тобой.

Здесь центром мирозданья стоит ромашка.

О себе всё знает.

Здесь вековые стебли спорыша

упрямая комаха раздвигает и проползает.

А куда? Куда?!

Хоть не спеша, пускай идет, —

её тернистый путь

увенчан будет непременно чем-нибудь.

…А правда ли, кузнечик-музыкант,

служитель мой искусства для искусства,

что здесь добро и зло находят тень,

но спорить не хотят. Скажи, кузнечик!

«Мы с Природой одни. Ничего-то мне больше не надо…»

Мы с Природой одни. Ничего-то мне больше не надо.

Мне известно, что Времени нет, а Вселенная есть, —

она здесь, под ногами,

в цветах огородной картошки,

в глазах простодушных овец и в золотистых стогах.

За деревней пастух неподвижно стоит среди трав,

в долгополом плаще, будто колокол,

спущенный с храма.

Тень по травам бежит, заливая все больше земли,

заливая всё больше земли, всю её занимая.

«Птицы лесные! великие музыканты!…»

Птицы лесные! великие музыканты! —

от ветки – к Богу, от Бога – к ветке,

неугомонные перекликанты

с душами растворившихся предков.

Я изучаю ваши секреты

с утра до ночи, и с ночи до…

Из ничего вы опять на рассвете

возникаете, будто вдох.

В северном лесу

Костяника цветет

и земля заманихой пахнет.

Можно молча стоять,

как в готическом храме.

Ахает…

Птица какая-то

ахает-ахает-ахает…

и еловая шишка

с самого верху падает.

За сосною,

подальше,

не напоказ —

пожилой,

однозубый пан

то ли мох, то ли сказ шамкает.

А деревья, согласно ему —

шапками.

«Серебристо-голубое небо над землёй…»

Серебристо-голубое небо над землёй,

облако, как выдох Бога, тает надо мной.

Бесконечная дорога, сколько ни иди,

незаметно оборвётся где-то впереди.

Там, в невиданном просторе,

там, где высоко,

станет тихо, станет просто,

просто и легко.

«У сосен красные стволы…»

У сосен красные стволы,

у солнца странные привычки, —

как мальчик, наигравшись в спички,

вдруг заскучает и уйдёт.

Давно мы не были в лесу,

здесь где-то есть одно болото,

где в стиле позднего барокко,

или скорее, рококо,

сплелось и спелось, что могло,

чего на свете не бывало,

но в память намертво легло

и ощущеньем заковало.

Там беспощадно и умно

земное время верховодит,

и тени стрелки переводят

туда, где тайно и темно.

«В июльский воздух набросали пряных специй…»

В июльский воздух набросали пряных специй,

томленье липы нарушает все приличья,

июль, восточный душегуб и сладкопевец,

в любви к прохожим объясняется публично.