Часть первая. Юный лейтенант
Дэниел Рук был молчалив, серьезен, скуп на слова. Сколько он себя помнил, всегда был белой вороной.
В дамской школе[1] в Портсмуте его сочли глупым. Начало учебы пришлось на его пятый день рождения, третье марта 1767 года. В новой курточке, с материной овсянкой в животе, он радостно шагнул в большой мир за порогом родного дома и сел за парту.
Миссис Бартоломью показала ему скверно выполненную гравюру со словом «кот». Мать давно помогла ему освоить алфавит, и он уже год как умел читать. Не понимая, чего добивается миссис Бартоломью, он просто сидел, открыв рот.
В тот день миссис Бартоломью впервые отшлепала его старой щеткой для волос за то, что онне ответил на вопрос – такой простой, что ему и в голову не пришло на него отвечать.
Таблицы умножения совсем его не занимали. Пока остальные хором зубрили их, мечтая, чтобы поскорее началась перемена, он тайком листал под партой тетрадь, куда записывал свои особенные числа – те, что не делились ни на одно другое число, кроме самих себя и единицы. Такие же одиночки, как и он сам.
Как-то раз миссис Бартоломью набросилась на него и выхватила тетрадь – он испугался, что она бросит ее в камин или снова ударит его щеткой для волос. Она долго ее листала, а потом положила в карман передника.
Он хотел попросить тетрадь назад. Не ради чисел – их он помнил наизусть, а потому что она была ему очень уж дорога.
Потом к ним домой, на Черч-стрит, пришел доктор Эдейр из академии. Рук понятия не имел, кто такой этот доктор Эдейр и что он забыл у них в гостиной. Знал только, что ради гостя его вымыли и причесали, соседку попросили присмотреть за его сестренками, а мать с отцом сидели с застывшими лицами на жестких стульях в углу.
Доктор Эдейр наклонился к нему. Мастер Рук знает, что есть числа, которые не делятся ни на одно другое число, кроме себя и единицы? Рук позабыл о робости. Он бегом ринулся наверх, в свою комнату в мансарде, и вернулся с таблицей, которую сам начертил. Десять на десять – первая сотня чисел, те, особенные, выделены красными чернилами: два, три, пять и так далее, до девяноста семи. Он показал: вот тут, видите? Их порядок не случаен. Вот только сотни мало, нужен лист побольше, чтобы уместилась таблица на двадцать, или даже тридцать столбцов, и тогда он поймет, в чем закономерность… А может, у доктора Эдейра найдется такой большой лист бумаги?
Улыбка на отцовском лице превратилась в гримасу, говорившую о том, что его сын обнаружил свою странность перед посторонним человеком, а мать сидела, потупив взгляд. Рук сложил таблицу на столе и прикрыл ладошкой.
Но доктор Эдейр убрал его пальцы с захватанной бумажки.
– Нельзя ли мне ее позаимствовать? – спросил он. – Если позволите, я бы хотел показать ее одному знакомому джентльмену, которому будет любопытно узнать, что ее начертил семилетний мальчик.
Когда доктор Эдейр ушел, вернулась соседка с сестренками. Смерив Рука взглядом, она громко, будто обращаясь к собаке или глухому, подметила: