Пробуждение в «Эмпти Фридж»
Несомненно, все это скоро кончится –
быстро и, видимо, некрасиво.
Мозг – точно айсберг с потекшим контуром,
сильно увлекшийся Куросиво.
И. Бродский
«Можно ли жить абсурдом, или эта логика требует смерти?». Раньше я видел в этих словах лишь красивую цитату, которую можно было бросить в копилку памяти, чтобы при удобном случае извлечь и блеснуть начитанностью где-нибудь на музейной выставке или в суде. Теперь я понял, что имел в виду Камю.
Я закрываю глаза и откидываюсь на сиреневую спинку кресла, избавляясь от визуального потока информации, но продолжая видеть кафе в мельчайших деталях. Нескольких мгновений хватает, чтобы это место навсегда отпечаталось в моей памяти, как картина художника-гиперреалиста: тридцать два матовых плафона, в двадцати одном из которых лампочки теплого света, в девяти – холодного, в трех – мигают, в двух – выкручены. Двадцать три белых столика, семнадцать из них – заняты, два – забронированы, один – не убран, один – сейчас займет дама в зеленом. Всего в мое поле зрения попало тридцать семь посетителей, и я могу до последнего заусенца описать любого из них. Двенадцать фотографий на стенах – это двенадцать черно-белых окон, в каждое из которых я продолжаю заглядывать, точно зная количество парящих над Тауэрским мостом птиц, или марки автомобилей в ночной пробке на Фламинго-роуд. Я помню каждую шероховатость пола, каждую трещину в асфальте тротуара, царапину на приборной панели в машине, крупицу облупленной краски в уборной на заправке… Я помню, как ехал сюда, зависнув на час в невообразимой пробке, от моста до Ривер-стрит, и перебирая в уме события последних дней, которые мало чем отличаются от эпилога к невероятно реалистичному ночному кошмару.
Но при этом я не могу вспомнить, когда последний раз ложился спать.
Еще я не могу вспомнить, чтобы Мэри была когда-то так же прекрасна, как сейчас. То, что произошло между нами, рано или поздно должно было произойти. Кровь брызжет во все стороны, зал замирает. Она бледнеет, хватается за шею и падает на пол, после чего стиляга за крайним столиком машинально вскакивает. Через мгновенье в его руке уже поблескивает пистолет. Не похоже, чтобы этот парень был в таком же шоке, как остальные. Видимо, у него голове сработало нечто, что принято называть внутренним чутьем, благодаря которому он заранее знал, чем все кончится. Или может это обычный коп, а меня выдало что-то вроде непроизвольных жестов или микровыражений лица, которые позволяют с точностью определить, что человек собрался пырнуть кого-то вилкой. Не знаю. И не уверен, что хочу знать, находясь теперь под дулом пистолета.
Забавно вспоминать, как все начиналось. Генри сидел в кресле посреди бумажного бедлама с таким видом, будто в самом деле совершает прорыв в медицине. В действительности же это был лишь эксперимент, причем с самыми скудными исходными данными, которые только можно вообразить.
– Делаем несколько надрезов здесь и здесь, – он сгребает в сторону бумаги и кладет снимок передо мной, шариковая ручка в его руке превращается в указку, – после этого вживляем около ста… «микроигл», которые будут взаимодействовать с нейронами. И только потом перейдем к глазам.