Читать По воле Персеид - стр. 4
По пятницам я выставляла те картины и рисунки, чьи авторы были не против, и любой желающий мог прийти на них посмотреть. Родные и друзья больных, работники хосписа ходили по студии и разглядывали работы, часто в полном молчании. Экспонаты вызывали большое чувство уважения, и по каждому из них можно было узнать что-то важное об авторе.
Мне часто вспоминается муж одной из пациенток, который никак не хотел приступать ко второй части занятия: все уже встали к мольбертам и взялись за краски – а он все не двигался. Я не раз видела, как те, кому труднее всех расслабиться и начать рисовать или писать, поистине раскрываются в процессе упражнения и после него. Тот человек в конце концов провел полчаса, сплошь закрашивая свои листы черным. Я наблюдала со стороны, и эта сцена показалась мне столь же печальной, сколь и необычной. Одной рукой он делал широкие мазки, другой – утирал слезы.
Прямо у меня на глазах совершалась чудесная встреча сердечного переживания и искусства. Закрасив последний лист, он отступил назад и промолвил:
– Не думал, что так получится. А ведь стало легче…
Я улыбнулась. Добавить мне было нечего – разве только то, что он был прав. Одну из этих черных картин я повесила около рабочих столиков и в дальнейшем показывала новым участникам кружка, объясняя цель упражнения. Так они могли сразу убедиться, что им не нужен особый талант, чтобы испытать на себе пользу искусства.
В то утро, когда я расставляла стулья в круг перед занятием, в студию вошла Лия.
– Мне нужно успокоиться, Фаб, нужно вести себя профессионально.
Она принялась ходить передо мной взад-вперед, порывисто дыша.
– Да ты всегда профессионально себя ведешь, что случилось?
– Здесь Смарт. Его только что положили.
Я быстро порылась в памяти. Имя смутно знакомое, но кто это, сообразить не могла. Лия глядела на меня не двигаясь, ожидая, пока шестеренки в моей голове наконец не завертятся и я не отреагирую.
– А кто это?..
– Ну как же, Смарт: «Ты без нас», «Куда дует ветер», «Марго Браун», «Крик», «О дереве и соли», «Давай поговорим обо мне».
Я только плечами пожала.
– Фаб! Это же один из наших главных режиссеров!
Ей впервые открылось мое невежество.
– Что у него?
– Рак костей. Бред какой-то, мне с ним разговаривать, а я боюсь облажаться.
– В каком смысле?
– Я фанатею по нему с самых первых фильмов. Документалку про него пересматривала раз десять. Я не в состоянии просто войти к нему и поприветствовать как обычного пациента.
Я плохо понимала, что могу сделать, но все-таки предложила:
– Хочешь, пойдем вместе?
– Ты серьезно?
– Ну а что… До занятия еще двадцать минут.
Я заперла студию, и мы отправились к комнатам. В Доме «Птицы» было три корпуса: «Белая цапля», «Чирки» и «Ласточки». Студия и комната отдыха находились в «Чирках», приемная, кухня, столовая и кабинеты – в «Белой цапле», а комнаты пациентов – в «Ласточках».
Я смотрела на Лию, которая шла впереди. Она вся была точно деревянная. Я хорошо знала, как на нее иногда действует стресс из-за той ответственности, к которой обязывал пост директора, но мне еще ни разу не приходилось видеть ее такой серьезной и скованной. Хотелось спросить, впервые ли она вот так теряется перед пациентом, но я сдержалась.
Она остановилась перед комнатой номер десять и сделала знак, чтобы я вошла первой. Я представила, как собираю все свое мужество и оно, точно броня, защищает меня от чувства неловкости. Я просунула голову в дверь.