В нише круглого окна лежали пять желтых садовых яблок с красным бочком. Жаль, что они не могли лежать там вечно – в помещении было душно. От старых стен, не раз уже отмытых и побеленных, все равно пахло чем-то сыроватым, а запах яблок был единственным сладким и свежим. Утренний свет августовского солнца рисовал желтый овал на полу, как мог освещал стены чердака с треугольным потолком и делал лицо женщины с плаката в красной косынке очень светлым и еще более воодушевленным своим лозунгом «долой неграмотность!» На стенах вытянутого чердака висело много старых газет и плакатов, среди них были прибиты кучи полок, куда девушки клали книги, тетради и прочие предметы для учебы и личные вещи. На входе в комнату около лестницы стояли швабры и ведра – полы мыли и по графику, и по личной инициативе. За водой спускались на второй этаж, а на тряпки как правило сходили совсем старые вещи обитательниц так называемого общежития. Между стен провисшими дугами тянулись бельевые веревки, вечно сушилась одежда. Кое где на полу и вдоль стен выпирали трубы. Это был чердак бывшей обувной фабрики, а теперь – женский студенческий этаж. Среди жителей дома коммуны его называли голубятней, а девушек, которые там жили – голубихами. Там стояло множество кроватей с тумбочками, худыми вешалками и личными полками. Нужные вещи лежали снаружи, часто используемая одежда висела на вешалке, а обувь и остальное – в сумках и мешках под кроватью. Из-за того, что на веревках то тут то там сушилось постельное белье, чердак будто бы разделялся на комнаты. Если бы не вечно висящие простыни и отсутствие дневного освещения кроме как от крошечного окна на дальней стене, это пространство напоминало бы госпиталь. А днем это был шумный девичий этаж, наполненный смехом, болтовней, сплетнями, шуршанием тканей, скрипом коек и треском радио. Но пока что все спали, укутанные влажной духотой. Крошечные пылинки поднимались с пола к потолку и плавали в лучиках света, этаж был заполнен тихим сопением и редким скрипом пружин кроватей. Слышно было как снизу кто-то включил воду, редкие шаги раннего утра казались нахальными, бренчали звуки кухонной возни. За окном свистели о землю прутья метлы дворника, слышались птичьи чириканья. Последние минуты утреннего покоя скоро растворятся и начнется галдящий, весь в заботах, людный день.
Дом коммуны номер четыре между собой называли четвертым обувным или четверкой. Первый этаж стал мужским студенческим, половина второго была выделена под мужские и женские туалеты и душевые, общие кухню и прачечную, вторая половина – комнаты рабочих с семьями. Второй этаж был хорошей прослойкой между первым этажом и голубятней – на желающих прокрасться к девушкам парней часто прикрикивали, замахивались половниками, хлестали полотенцами… Они, правда, все равно бегали, но хотя бы не все разом.
***
Кровать Маши стояла с правой стороны от окошка. Оно не открывалось, а воздух сочился только сквозь длинную трещину. Первокурсница приехала вчера вечером, почти вся комната уже спала. Ее провела к свободной кровати толстая бабулечка маленького роста – комендант четвертой обувной.
–Вот, тут место твое. Где что у нас по хозяйству утром у девочек спросишь, – говорила она в полголоса.