1
(Ноябрь. Среда. Ресторан «Бульвар»)
Представьте себе такую картину: свора кровожадных гиен пирует и беснуется вокруг здоровенной туши, а неподалёку дрожит их раненый товарищ (если, конечно, у гиен существует товарищество). Так вот, я чувствовал себя этой самой раненой, забытой, брошенной своими гиеной.
Я сидел в дорогом кабаке. Вокруг веселилась шумная компания. Мне было тошно. Тихий и униженный, я искоса поглядывал на гулявшую компанию, что витийствовала на полную катушку.
Пел шансонье (ну или как там сейчас называют этих людей, поющих в ресторанах). Женщины плясали, пьяно подпевая певцу. Мужчины разделились на две группы: одни о чём-то горячо спорили за столом, другие неумело принимали участие в танце.
Весело им. А тут хоть в петлю лезь. Гниль какая-то на душе, а в горле ком. И плакать хочется, но стыдно плакать в моём возрасте, люди кругом…
Прошла неделя с того дня, как я спрыгнул с третьего этажа для того, чтобы купить бутылку водки… Она манила меня, она меня звала… Я задыхался от жажды… А сердце то билось как припадочное, то вдруг на несколько мгновений замирало… И тревога переходила в панику. В общем, другого выхода, как сигануть с балкона вниз, у меня не было.
Слава Богу, ничего не сломал. Ногу вывихнул и бедро ушиб. И только.
Интересно, что вспоминать о падении мне куда страшнее, чем было в момент самого прыжка.
Ладно, всё это в прошлом.
Сейчас передо мной на столике стоял мой нехитрый заказ: сто грамм водки и чашка чёрного чая. Моя сегодняшняя доза.
Позавчера я решил остановиться. В тот день я выпил всего четыреста грамм. Вчера – двести грамм: сто утром, сто вечером. Сегодня я мучился целый день и наконец ближе к вечеру явился сюда, чтобы выпить вот эту самую соточку.
Не осуждайте меня, люди. Я бесспорно болен. («Я болен – вот беда-то какая! Я болен – вот какая беда».) Да, болен. И не отрицаю этого. Но разве я один такой? Болезнь древняя и общенациональная.
Помните, Карамзин (а может, Герцен?) приехал на Запад, за границу, и его спросили о России, какая, мол, ситуация, опишите, мол, нынешнюю обстановку, буквально в двух словах. Но тому для ответа хватило всего одного слова:
– Воруют.
А я бы всё-таки ещё добавил:
– И пьют.
Годы проходят. Столетия. Ничего не меняется в отечестве моём. Воруют и пьют. Пьют и воруют.
А почему пьют? Да чёрт его знает! По-разному. И в горе пьют, и в радости…
Я опрокинул в себя пятьдесят грамм обжигающего всё израненное нутро пойла. Запил остывшим чаем и закурил. Уже через минуту-две стало чуть полегче.
Взял одну из бумажных салфеток, разгладил её, вытянул из кармана ручку с золотым пером – мою гордость – и задумался…
Шли минуты. Точнее, не шли, а тянулись… Ползли… Перо мелко дрожало над салфеткой… Мысли трусливо и хаотично разбегались в разные стороны…
Чувства, переполнявшие мою душу, я хотел излить (я бы даже сказал – выхаркнуть) на салфетку… через ручку с золотым пером… Раньше мне это помогало… Но теперь я не находил нужных слов, не знал, с чего начать…
Вот оно – творческое бессилие! Его я всегда страшился в десятки раз сильнее, чем реальной физической импотенции. Я думаю, что без женщин я бы смог прожить, а вот без литературы – вряд ли.