Читать Одаренная девочка и прочие неприятности

Шрифт

Интервал

В книге встречаются сцены курения. Курение вредит вашему здоровью.

* * *

Пролог

– Я правильно понимаю, что сейчас мы выпинываем нашего ребенка в жизнь, сами сваливаем в закат, да еще и говорим, что это для ее же блага?
– В педагогике это называется принципом невмешательства.
– То есть да?
– То есть да.
Из протокола семейного совета Добротворских

Все началось утром.

Конечно, пытливый читатель сразу же бросится оспаривать эту фразу. Точно ли утром, а не поздней ночью? Именно этим, а не предыдущим? Где та точка, после которой с чистым сердцем можно сказать: всё, началось? Придется принимать напыщенный вид и шикать на каждого, кто задает неудобные вопросы. Прямо как в школе.

Будем честны – пытливые читатели правы, и ночка выдалась далеко не из легких. Но именно поэтому выбор и пал на утро: четкой границей оно разделило жизнь на до и после, хоть и казалось поначалу совершенно обычным, а в чем-то даже шаблонным.

К примеру, таковым его делали те самые косые лучи утреннего солнца, столь часто гостящие в прозе начинающих писателей. Пытливо и тщательно, словно моющий тарелки перфекционист, заливали они утренний город. Скользили по паркам, слепили глаза, с недовольством огибали дома с плотными шторами и тонированными стеклами.

Зато небольшой скверик в центре Москвы в них буквально купался, а потому они засвидетельствовали, как крупный мужчина откровенно бандитской наружности уселся на скамью, заразительно потянувшись, достал из небольшого черного чемоданчика книжку сказок Андерсена и начал читать. Через двадцать минут недоуменно оглянулся, потом уставился на книгу в руках. Пролистав, выбросил в урну и легким шагом, прихватив чемоданчик, вошел в небольшой офис в здании старого особняка по соседству.

Ровно через восемь минут и тридцать шесть секунд он выскочил оттуда, преследуемый большим количеством серьезных мужчин в штатском. Быстро выхватил из мусорки книгу и устремился в другой конец парка, вполне бодро перепрыгивая через скамейки под ворчливое курлыканье голубей.

Однако далеко не все любят солнце, и сквозь тонированные стекла пентхауса его лучи проникнуть не могли. Бонусом такого жилища выступал восхитительный вид на проснувшийся город и то, как его улочки медленно заполняются снующими машинами. С высоты восьмидесятого этажа они казались крошечными муравьями, спешащими по непонятным для людей делам, и парнишка азиатской наружности как завороженный смотрел на эту пляску.

Сон был ему неведом. Дело не только в том, что так говорил папа, – и вправду, сколько он себя помнил, спать не хотелось. Но папа говорил, что и чувства ему незнакомы. Однако сейчас он определенно ощущал восторг, глядя на город, с его стучащим в такт любимой песне ритмом.

В наушниках на все лады надрывался заморский певец, словно поставил себе целью спеть про всю-всю-всю любовь на земле. Робкая или страстная, первая или очередная – у него были готовы песни про все, только включи. Парень уже две недели крутил один и тот же альбом, и, к собственному стыду, ему все больше нравилось.