Читать Чем мы занимались, пока вы учили нас жить

И вот – школа горела. Момент кинематографический: страшно, красиво, немного злорадно. Так ей и надо? Но больше все-таки страшно. А с нами что теперь будет?

Амир выбежал из толпы, нашел меня, злобно спросил:

– Это тоже всё по твоему плану?!

Какой-то незнакомый мне парень пытался прорваться к школе, но его не пускали. Он плакал, хватался за голову и взывал к пожарным:

– Две с половиной тысячи… Полгода копил! Все мои сотки! Там, в буфете, за пятой батареей от входа… Достаньте, я вас умоляю!

Кажется, игры закончились.

Это были нулевые. Я учился в центре Москвы, в школе имени М. В. Ломоносова, неподалеку от станции «Таганская-кольцевая». Школа стояла в окружении генеральских домов и бункера времен холодной войны, из которого давно уже сделали то ли музей, то ли ресторан. Из окон с одной стороны виднелась высотка, а с другой можно было наблюдать, как по Москве-реке ходят речные трамваи.

Несмотря на центральность, школа не была элитной. Туда набирали учеников, не считаясь с семейным достатком и происхождением. Максимум, что про Ломоносовку говорили, – «приличная школа, куда ходят приличные дети приличных родителей».

И мы все ходили в одинаково приличной черно-белой одежде. На уроках делали страшно усердные лица, по крайней мере когда учитель вдруг отрывался от книги и начинал есть нас глазами. Мы притворялись, будто всё понимаем и принимаем, не бунтовали и не возражали, даже когда учитель впадал в очевидный маразм. Себе же дороже!

После уроков (всё еще поддерживая приличный вид) брели в гардероб, снимали форму и надевали нечто бесформенное: широкие штаны и рваные джинсы, футболки с принтами рок-групп, толстовки с капюшонами, лонгсливы с нарисованными татуировками, кеды со звездами, кроссовки с тремя полосками, мартинсы и слипоны в клетку. К рюкзакам цеплялись значки, ремни щелкали огромными бляхами, кепки поворачивались плоскими козырьками вбок, кошельки крепились на цепи. Сбившись в кучки, мы шли на свободу, чаще всего в направлении футбольной коробки.

На футбольной коробке все мешались со всеми, социальные страты стирались, а мы делались неотличимы от локальной шпаны, от кадетов и от гимназистов. Нас окликали лишь на подходе: «Идут ломоносовцы! Гешу чур к нам! То́лстого на ворота давай». И мы растворялись, бросали рюкзаки на грязный асфальт, переставали быть ломоносовцами. Всегда, сколько себя помню, на коробке в теплое время года днем после школы шел матч. Пыльный, потный, травмоопасный, по дворовым понятиям, без арбитра. Поставили тебе подножку или ты сам об себя споткнулся и расфигачил колено – это решали орел или решка, камень, ножницы или бумага. Неизменно, когда возникал спорный момент, все зрители матча вставали и с жаром скандировали «Фейр-плей-фейр-плей-фейр!», не всегда понимая, что это значит.

Несколько раз я отважно заступал на коробку, но меня останавливал дворовый подонок, короткостриженый тип в адидасовских шортах и вызывающе желтой футболке под номером десять, Пеле. Он смачно харкал, чуть-чуть не попадая мне на ботинок (предупредительный выстрел), и говорил: