Я проснулся в середине ночи от того, что за дверью кто-то ходил. Чувствительные к звукам уши сразу же ухватили шум проезжающей мимо машины, от света фар которой сквозь узорчатую тюль по всей комнате разошлись угольные фигуры самых разных угловатых форм. От такого, совсем недетского ночника, стало неуютно. Тени деревьев, кривые, словно скрюченные пальцы, нависали над моей головой… Простынь под моей спиной чуть ли не насквозь была мокрой: открытое нараспашку окно совсем не помогало справиться с этой духотой и жарой.
Где-то далеко за дверью гудел холодильник. Да, этот старичок время от времени гудит, видимо, начинает ворчать. Еще дальше, с кухни, доносилось вечное тиканье часов, которое, иронично, никогда не замечаешь днем, зато ночью это "тик-так" становится невыносимо громким. Я перевернулся на живот. Спину наконец обдуло спасительным холодом: усилившийся ветер лизнул ее, начиная с самой поясницы. Мурашки пробежали по уставшему телу. Весь спектр звуков слился в один сплошной белый шум, отчего мне даже на время показалось, что я снова смогу уснуть. Снова смогу выйти из этой ночной темницы, в которой обычно остается лишь бездействовать. Порой час, порой больше… Да только в горле как назло пересохло. Я потянулся за стаканом и нащупал его на покосившейся темно-коричневой, словно подгоревшей тумбе. Я отпил и сморщился, «чай» был холодным, очень сладким и крепким. Когда-то это и правданапоминало чай.
Я нащупал в темноте тапки-развалины. Встал. Пол натужно заскрипел. Приоткрыв дверь, я увидел, как с кухни льется тусклая струйка света. Я постоял в проеме, в нерешительности идти дальше, прищурился, но в коридоре ничего кроме советского гудящего холодильника не разглядел. Во рту все ещё стоял привкус приторно сладкого, донельзя крепкого чая. Надо чем-то запить. Открыв сильнее дверь, чтобы незаметно проскользнуть в увеличившуюся щель, я затаил дыхание. За приоткрытой в другую комнату дверью я заметил скомканное белье, словно кто-то, так же как и я, проснулся в середине ночи и не мог уснуть.
Когда я наконец прошел в кухню, на мгновение тусклый свет настольной лампы заставил меня зажмуриться – глазам нужно было привыкнуть даже к таким его крупицам. За столом, в углу этой маленькой, похожей на каморку кухни, как и вчерашней ночью, сидел дедушка. Он взглянул на меня поверх очков, без них похоже не узнал, от этого прищурился, поправил их пальцами и спросил:
– Чего не спишь?
Голос его был сиплым и низким, а сам он был худым, со впалыми от старости щеками, и ростом он был обыкновенен, не низок и не высок, а вот глаза его, скорее всего, когда-то были ярко голубыми, прямо как у меня, но теперь же они потускнели, стали как эта старая настольная лампа, что из последних сил наполняет эту комнату светом.
– Жарко.
Я налил воды из безвкусно узорчатого графина и продолжил рассматривать дедушку. Он то и дело кряхтел, решая, по-видимому, судоку – отсюда было сложно разглядеть. В горле у меня застыл вопрос, который почему-то сильно хотелось озвучить. Но решиться я никак не мог: уже как два дня живу с дедушкой, но и не припомню, чтобы мы о чем-то говорили, кроме как о делах бытовых. Да, из-за учебы пришлось переехать к дедушке в Питер, хотя и видел я этого своего родственника только в детстве, да и то на фотографиях. А знаю лишь, что живет он совсем один и уже давно как на пенсии. Тем не менее, глоток холодной воды и свежего, из приоткрытой форточки, воздуха, дал мне решимости задать свой вопрос: