Читать Черный смерч

Птица, поджав лапы, лежала на песке. Хищная голова на длинной шее, вознесённая на полтора человеческих роста, медленно поворачивалась, привычно оглядывая окрестности. Впрочем, для диатримы здесь не могло быть ни добычи, ни опасности – в жарких сыпучих песках не встречалось зверей достаточно для этого крупных. В эти края птицы приходили на гнездовье.

Три чуть-чуть желтоватых яйца, каждое с голову взрослого человека, лежали неподалёку, впитывая тепло раскалённого за день бархана. Ночью, когда песчаные склоны остывали, диатриме приходилось греть яйца своим теплом, как это делает всякая пичуга, а в полдень заслонять будущих птенцов от слишком сильного зноя. Такая жизнь продолжалась уже давно, птица чувствовала, что скоро птенцы появятся на свет.

Что-то шевельнулось совсем рядом с драгоценными яйцами, но диатрима даже не покосила жёлтым глазом, голова продолжала покачиваться, просматривая дальние пределы и не обращая внимания на скорченную фигурку, копошившуюся у самого гнезда.

Когда-то, целую жизнь назад, когда она сама была заключена в хрупкую оболочку скорлупы, над ней вот так же склонялся крошечный человечек, гладил яйцо тонкими ладошками, мурлыкал и бормотал. Этот человечек стал хозяином и повелителем, диатрима не отличала его и ему подобных от самой себя и потому позволяла коротышке то, чего ни одна птица не позволит ни единому на свете существу: касаться насиженных яиц.

Несколько раз за долгий срок неподалёку объявлялась ещё одна диатрима – покрупнее. Тогда самка принималась встревоженно клекотать, отгоняя супруга от гнезда. Тот, впрочем, и не пытался подходить вплотную. Самец ложился на песок, с его спины соскакивал второй карлик, укладывал в стороне какую-то провизию и калебасу из высушенного арбуза, в которой плескалась тёплая затхлая вода. Всё это привозилось для того коротышки, что дежурил рядом с гнездом. Сама диатрима весь этот срок ничего не ела и не пила.

Почему-то в этот вечер царица пустыни вела себя неспокойно. Дольше обычного вглядывалась в дальний склон, несколько раз порывалась подняться на ноги, но, не обнаружив ничего примечательного, опускалась обратно. Карлик мурлыкал колдовскую песнь и не замечал опасности, покуда птица не вскочила, издав отчаянный резкий крик. Возникнув словно ниоткуда, на неё катился огненный вал. Пламя вздымалось стеной, быстро приближаясь к гнезду. Диатриме приходилось видеть степные пожары, и этого зрелища она боялась как… огня. Птица заметалась, уже не думая о будущих детях, карлик, хрипло взмякнув, ринулся было наперерез, но тут же повалился на землю. В боку его торчала тонкая костяная стрела. Теперь диатриму уже ничто не могло привести в чувство. Взрывая песок намозоленными ногами, она ринулась прочь.

Когда птица скрылась, огонь немедленно погас. Да и чему было гореть на голом песке? На том месте, где только что бушевало пламя, объявилось четверо людей. Первый – мужчина, уже переваливший за середину жизни, с проседью в рыжеватой бороде. Несмотря на жаркое время, он был в меховом наряде шамана, украшенном колдовскими амулетами. Двое его спутников – молодые парни, только в прошлом году прошли посвящение в охотники. Один из них сжимал в руках лук, другой – здоровенное загонное копьё с острым кремнёвым наконечником. Четвёртым путником была женщина, года, может быть, на два постарше парней. Даже самый снисходительный судья вряд ли назвал бы её красавицей. Тёмные, прямые как палка волосы, чёрные густые брови, сросшиеся на переносице, и вполне заметные усики делали её скорее похожей на мужчину. Да и ростом молодка удалась так, что лишь один из парней, тот, что с луком, оказался ей под стать. Женщина тоже была вооружена загонным копьём, пришедшимся ей как раз по руке.