Что происходит, когда наши сказки превращаются в кошмары
Раньше я считал, что телефонные звонки не способны изменить человеческую жизнь, пока однажды не убедился в обратном. Это был звонок от моей матери.
– Твой отец пытается покончить с собой, – сказала она.
– Он пытается сделать ЧТО?
Она говорила, а я мало что понимал: что-то связанное с ванной, бритвой и отчаянные мольбы о помощи.
– О боже.
– И на этом все не закончилось. Позже он попытался выброситься из окна, пока я готовила яичницу.
Как писателя, меня часто спрашивают, не учился ли я писать у своего отца. Ответ – нет. Мой отец был необычайно дружелюбным, даже сияющим – мы называли его профессиональным жителем Саванны, приморского городка в штате Джорджия, где он прожил 80 лет, – но он больше любил слушать и делать, чем рассказывать и записывать. Ветеран флота, общественный деятель, член Демократической партии, он никогда в жизни не впадал в депрессию.
Пока у него не началась болезнь Паркинсона, ограничивающая свободу движений и прямо влияющая на настроение. Отец моего отца, в конце жизни тоже страдавший от этого недуга, выстрелил себе в голову за месяц до того, как я окончил среднюю школу. Мой отец много раз обещал, что никогда ничего подобного не сделает. «Я знаком с болью и стыдом, которые это вызывает», – говорил он.
Затем он передумал – по крайней мере той частью своего разума, которую все еще мог контролировать. «Я прожил полноценную жизнь, – сказал он, – и не хочу, чтобы меня оплакивали. Я хочу, чтобы мне радовались».
Шесть раз в течение следующих 12 недель отец пытался покончить с собой. Мы перепробовали все мыслимые средства – от психотерапии до электрошока. И все же не смогли преодолеть главную трудность: как помочь человеку, для которого жизнь утратила свой смысл.
Моя семья, всегда немного гиперфункциональная, с головой погрузилась в работу. Старший брат взял на себя управление семейным бизнесом в сфере недвижимости; младшая сестра исследовала методы лечения.
Но я рассказчик. Три десятилетия своей жизни я посвятил изучению историй, придающих смысл нашей жизни – от племенных собраний древнего мира до современных хаотичных семейных обедов. Я давно поглощен тем, как истории объединяют и разделяют нас на социальном уровне, как они утверждают и ниспровергают нас на личном уровне.
С учетом этого интереса я начал задаваться вопросом: если мой отец, по крайней мере частично, столкнулся с проблемой интерпретации происходящего, возможно, она требовала повествовательного решения? Может быть, моему отцу была необходима искра для того, чтобы перезапустить свою жизненную историю.