Казалось, что рыдания доносились отовсюду, словно барабанящий град. А Дэйн не мог совладать с этими звуками и оттого раздражался, чувствуя свою беспомощность. Он ненавидел это ощущение.
– Сишѐль, открой! – Дэйн снова и безуспешно толкнул тяжелую дубовую дверь. Рыдания сестры не заглушало ничего, ни подушки, ни стены, ни даже эта надежная дубовая стражница.
– За что?! – раздался снизу надрывный и безутешный голос матери. – За что это моей девочке?!
Это стало последней каплей. Или крупицей града. Дэйн коснулся рукояти крупного двуручного меча, но, бросив еще один взгляд на дверь, передумал и вынул из ножен кинжал, приложил к старенькому замку и надавил, используя оружие как рычаг. Замок жалобно скрипнул и поддался, дав вырвать себя с корнем.
Дэйн невольно улыбнулся. Как бы не была крепка дверь, натиск клинка воина ничто не выдержит.
– Уйди, Дэйн! Дай мне побыть одной! – Сишель сидела на кровати, в окружении подушек, ее лицо опухло, а глаза покраснели. Сейчас даже их мать могла усомниться, что они с Дэйном близнецы.
– Хватит реветь, – в голосе сквозила усталость. Он убрал кинжал в ножны, прошел внутрь и прикрыл за собой покалеченную дверь. – Пожалей родителей.
Сишель метнула в Дэйна подушку, но он успел уклониться. Пусть сейчас, к двадцати двум годам, они давно перестали драться, былую сноровку никто из них не потерял.
– Ни тебе выпал жребий! – голос Сишель пропитался яростью. – Ни тебя заберет дракон! Ни тебе меня учить, как с этим жить!
Карие глаза сестры сверкнули гневным огнем. Дэйн смотрел на искаженное горем лицо, точную копию своего, и не мог взять в толк, почему до сих пор никому, кроме него, в голову не пришла простая и очевидная идея. Дэйн приоткрыл окно, впуская свежий летний воздух. В комнате сразу запахло морем.
– Никто тебя не заберет, – твердо сказал Дэйн. Он сел рядом с сестрой, глядя ей в глаза. Давая обещание. – Я сам пойду к дракону. И убью его.
Дэйн сжал рукоять меча. Он станет не просто воином. Он будет героем города и всей страны. Избавителем, что спас их земли от крылатого монстра. Дэйн сел ровнее, приосанившись. Даже просто воображение, как горожане будут с восхищением и почестями встречать его, несущего отрубленную драконью голову, вызывало в Дэйне горячую гордость и чувство собственной неуязвимости.
В комнате воцарилась тишина, от которой Дэйну стало неуютно. Сишель перестала плакать, но глаза ее выражали не радость, а нечто, похожее на сочувствие и снисхождение. Признаться, Дэйн рассчитывал, что его слова встретят с большим восторгом.
– Ты сказал мне родителей пожалеть, дорогой брат… – Сишель говорила спокойно, но ее длинные серьги, покрытые перламутром ракушек, назидательно звякнули, выдавая настроение хозяйки. – Думаешь, им есть разница кого хоронить?
Дэйна пробрали ее слова, но он не подал вида.
– Меня не будут хоронить, – уверил он, не имея ничего, чем мог подкрепить слова.
– Потому что нечего будет? – уколола Сишель. Она не хотела умирать, но отпускать на смерть брата вместо себя – тоже. – Если дракон разгневается? Если будет только хуже? Погибнешь не только ты, но и множество других людей, возможно, папа с мамой тоже… Ты же знаешь предание…
– А если я смогу его победить?
– Спроси это у всех павших, кто пытался.