Читать Золото таёжной осени

Кот Седой – очень старый кот. Привезла его после смерти отца с Южного Урала на Крайний Север Западной Сибири, в Югру, в таёжное село Зауралья, что приютилось с древних времён рядом с горами Приполярного Урала. Так южанин волею судьбы стал северянином, проделав долгий и очень сложный путь, длинною в тысячи километров, побывав и на Среднем, и на Северном Урале. С котом трое суток ехали с пересадками в Екатеринбурге, Приобье, – в поездах, на трамвае Свердловска. Кот спал в вокзальной гостинице в ожидании очередной пересадки; ехал на маршрутках, такси. А в конце путешествия, занявшего более пяти суток, летел над безбрежной Западно-Сибирской равниной, над поймой великой реки Обь в самые верховья её притоков горных, Уральских – на вертолёте. Потом опять – такси. И вот наконец-то! – новый дом! Новая семья! Новый хозяин! Новая обстановка. Надо отдать должное коту, – наш дом он воспринял сразу же своим, быстро освоил и чердак многоквартирного сооружения. А вот за хозяина принял не меня, а моего мужа, тут же оценив, кто реальный глава дома, от кого пахнет привычно куревом, порой и – рюмочкой, лесом, огородом и прочим, чисто мужским ароматом.

12 сентября 2012-ого года всем семейством отправились на осеннюю охоту к горам уже побелевшего от снега Приполярного Урала. И кот в переноске следовал весь путь уже с нами! Так южный кот впервые оказался в северной тайге. Поднялись в свою избу по горной своенравной реке Манья с ночевой в нижней избе за два дня на деревянной лодке- горнячке, предназначенной, именно, для прохождения коварных стремнин и прочих непростых особенностей наших северных рек. Позади остались душещипательные перекаты, завалы брёвен, телевизоры, центральное отопление, люди. А для Седого в прошлое ушла, оставшись позади, жизнь городского хозяйского кота юга Урала и началась новая бытность северного сибиряка – северного кошака.

Кот ещё не освоился. Ещё не привык к новой жизни, к охотничьим собакам, к мужу, ко мне, к новым запахам. На шее у него прикреплена красная верёвочка, чтобы не потерялся по пути. – Красный цвет виден на фоне зелени издали. Он очень боится фотоаппарата и всего нового. Только отпустила из вида, как лайки загнали кота на кедр. Благо, – не угнали в урман, где Седому не выжить. Хорошо, что старый котяра вмиг сообразил: силы не равны и таёжным зверем взмыл по шершавому стволу близстоящего дерева в самые того вершины, устроился там на безопасном суку. То случилось ночью, когда выпустила Седого до ветру на чердак зимовья. Ночью сняла кота с высокого кедра, подставив лестницу. Кот, хоть и почти меня не знал, на «Кис! Кис!» доверчиво спустился и пристроился привычно на моём плече. Так он постоянно ездил на плечах отца по шумному городу по дороге в сад и обратно. С Седым на плечах, вдвоём, аккуратно спустились по шаткой лестнице. – Боялась ползать по хлипкому лестничному деревянному сооружению в заполночь, при рассеянном свете лишь звёзд. Муж уже крепко спал и его не будили. Зашли в избу и уснули вместе, – кот устроился под боком, успокоившись, приняв таёжную избу за новый дом, а нас – за его хозяев.

Лайки воспринимают кота, ровно вражину, и сравнивают с соболем. Кошек любого вида они люто ненавидят и нещадно с ними расправляются. – Такова их суть. А кругом… – золото осени, новая жизнь для всех, – с трагедиями, невосполнимыми потерями. Пишу сейчас, а кота уже нет. Прожил Седой восемнадцать лет. Из них пять лет – на Крайнем Севере Югры, ездил с нами в тайгу каждую осень, до глубоких снегов, до Новогодних праздников жил в северной тайге. Погиб этой весной в тайге и муж. Давно нет Бима и Дружка. Бима убили жестоко по заказу молодого соседа, кому он мешал воровать свет, подключаться к общедомовому счётчику, с раскидкой своих расходом на соседей дома. Дружок умер мирно, от старости, тоже прожив около восемнадцати лет. Таково золото таёжной осени. Оно блеском озаряет урман в сентябре, но неизменно тускнеет, опадает, исчезает, переходя в землю, в зиму, давая опору новой поросли весной. Таков круговорот жизней, в котором мы схожи с осенним листом.