Читать Фелинис. Повесть из истории гонений христиан при Домициане

© Из-во «Сатисъ», оригинал-макет, иллюстрации, оформление, 1996

То было утром, в один из последних апрельских дней 95-го года после Рождества Христова.

Полумрак еще окутывал землю. Рим с непрерывным блестящим поясом своих загородных вилл представлял из себя в этот час для взора лишь нежную массу бесформенных предметов, и свет еще недостаточно обрисовывал их контуры.

Наконец, мрачная пелена, висевшая над природой, мало по малу разорвалась. День побеждал последние тени, прогоняя ночные светила, небо загоралось на востоке, крыши домов и дворцов, волны Тибра, вершины гор, все заблестело золотом и пурпуром. Пение птиц приветствовало восход солнца. Однако, Вечный город и вся та местность, где обрисовывалась его гигантская окружность, оставались отчасти молчаливыми и как будто спящими: «Великая Грешница», казалось, отдыхала, как это бывает на другой день после оргии. Только кое-какие рабы стали показываться вокруг роскошных вилл.

В виде исключения, надо отметить местность по направлению к Лавренции, Остии и Церам; в отличие от местности на севере, заключенной между Тибром и холмом Садов, там движение и жизнь предупредили зарю.

В тот момент, когда солнце поднимало свой широкий огненный диск над горизонтом, по направлению к северу, где все было погружено в безмолвную дремоту, показались два человека. Их фигуры, стоявшие неподвижно на вершине одной возвышенности, обрисовывались на голубом небе; с того места взгляд мог обнять раскинувшуюся громаду царственного города. Холм, на котором они стояли, был совершенно пуст; неясный шум, доносившийся со стороны города и похожий на жужжание отдаленного улья, рев Тибра, катящего невдалеке свои желтые воды, вздувшиеся от таяния апеннинских снегов – вот единственные звуки, долетавшие до слуха незнакомцев.

Они остановились подле лавровой рощи, которая окружала маленький храм, посвященный Аполлону, и увенчивала холм. Эти два чужеземца олицетворяли собой две крайности человеческой жизни: один был юн, а жизнь другого уже клонилась к концу.

Последний, выдававшийся своей высокой фигурой, имел изнуренное, иссохшее тело; его длинные члены, целиком из костей и мускулов, свидетельствовали о силе, которая, казалось, была еще значительной. Его лицо было сморщено, как кора старого дерева; черты его были умны и выразительны, и продолговатая голова была наполовину лысая. Серые глаза старика блистали ярким огнем; его физиономия, обыкновенно спокойная, бесстрастная, по временам, однако, сжималась и принимала характер непоколебимости и даже суровости.

Этому человеку было около семидесяти лет. При взгляде на него, на его суровую внешность, легко было угадать, что он подвергался многочисленным испытаниям и тяжелым трудам. Его стан оставался, однако, прямым и сильным; его можно было сравнить со старым дубом из античных лесов; лишенный своей роскошной зелени ветвей, он все еще горделиво поднимает свою непокорную голову пред грозой и ударами молнии.

Спутник старика своим видом и сам собою представлял поразительный контраст с человеком, портрет которого мы только что набросали. Он был невысок и тонок, однако, его нежные формы отличались гармоничностью и изяществом. Он казался таким хрупким, таким нежным на первый взгляд, что если бы не костюм, его можно бы принять за женщину. Но при более внимательном наблюдении, в нем можно было скоро заметить недюжинную силу, соединенную с редкою гибкостью, проявлявшейся в эластичности каждого его движения. Его густые волосы небрежно падали на плечи; его руки и ноги были удивительной красоты; черты лица, в высшей степени умные, не поддавались изучению благодаря своей подвижности, не позволявшей постигнуть тайны его души. Черные и томные глаза его прикрывались черными ресницами; цвет лица был мраморно-бледен. Внешность этого молодого человека, которому было самое большее лет 26, дышала небрежностью и равнодушием. Он носил по кольцу на каждой руке и платье рабов, но казался довольным и в этом одеянии.