Он даже не сразу понял, что их линчевали. Вначале обстреляли, а потом выдернули тех, кто остался жив, и принялись избивать прикладами – с чувством, с толком, с расстановкой, словно получали удовольствие.
Он уже потом сообразил, что пост был фальшивым и что это не современные полицейские, а из той, из прошлой войны, со значками ОУН[1], вооруженные старыми винтовками. Экзекуцией управлял брезгливый эсэсовец с тонкими губами, а ему помогали пожилой ефрейтор и два рядовых со «шмайсерами».
Его-то ударили всего раза два, но так, что он волчком завертелся на дороге и только после этого бросился бежать.
– Гляди!.. Гляди!.. – кричали ему в след с удивлением. – Як заяц!.. – и выстроившись вдоль дороги, стали палить почем зря. Но только подстегнули его. Едва коснувшись земли, он совершал такой резкий бросок в сторону, что почти летел над землей, вот-вот готовый упасть, но почему-то не падал. Стебли сухой травы стегали его по ногам, пальцы кровоточили, ногти были содраны о камни, но он не замечал боли.
Вначале они стреляли лениво. Немцы – даже поверх головы, полагая, что он не пробежит и двух десятков метров. Но те, кто стреляли прицельно, вначале удивились, а потом их охватил азарт, потому что в тот момент, когда они нажимали на курок, беглец совершал такой неимоверный зигзаг, что пули ложились в метре от него. Вот тогда-то они и принялись стараться вовсю Ивановскую, на пари, но только зря тратили патроны. И первый раунд он выиграл.
Тогда они спустились в поле и борзо побежали вслед. Но сразу потеряли то преимущество, которое имели на дорожной насыпи. Кустарник и трава скрадывали беглеца. А метко стрелять на звуки они не умели, да и пули рикошетили от веток.
Эту первую паузу, которую ему подарили, он использовал с лихвой. Не раздумывая, бросился в колючие заросли акации. Прошел сквозь них, как слон сквозь траву, разорвав в клочья джинсовую куртку, но всего лишь расцарапал плечо, и, выскочив на склон крутого оврага, скатился вниз, сломав с полдюжины молодых кленов, а затем в три прыжка преодолел стенку оврага.
Тогда-то они его и заметили, и снова принялись палить, хотя расстояние было большое. Но в тот момент, когда беглец взобрался наверх, закричали:
– Ура!
Потому что беглец упал и они решили, что подстрелили его. Многие из них тоже сгоряча скатились в овраг. И только оказавшись на дне его, поняли, какой он глубокий и какие крутые у него склоны. Те же, кто предпочли его обежать, только потеряли драгоценное время. А когда все же добрались до того места, где упал беглец, то там никого уже не было, как не было и следов крови.
Тогда полицаи во главе с эсэсовцем развернулись в цепь и принялись прочесывать лес по всем правилам облавы.
– Дальше Зоны все равно не уйдет! – говорили они, беззлобно посмеиваясь.
– Куда ж ему деваться! – соглашались другие. – Все одно – Зона!
Это слово они выговаривали с оглядкой, словно речь шла о Боге, которого нельзя было дразнить. Даже немцы, которые с презрением относились к полицаям, при слове Зона вытягивались и щелкали каблуками.
– Шнель, шнель… – лениво командовал эсесовец, поигрывая «вальтером» в руках. – Догоним этого молодца и шкуру спустим. Заставил, стервец, бегать!