Человек средних лет – очкастый, коренастый, с невыразительным лицом и расчетливой небрежностью в одежде сообщил собравшимся:
– Вот вам для примера отрывок из Набокова.
После чего гримасничая и морща лоб, прочитал:
«Обсаженная среднего роста липами с каплями дождя, расположенными на их частых черных сучках по схеме будущих листьев (завтра в каждой капле будет по зеленому зрачку), снабженная смоляной гладью саженей в пять шириной и пестроватыми, ручной работы (лестной для ног) тротуарами, она (улица) шла с едва заметным наклоном, начинаясь почтамтом и кончаясь церковью, как эпистолярный роман. Опытным взглядом он искал в ней того, что грозило бы стать ежедневной зацепкой, ежедневной пыткой для чувств, но, кажется, ничего такого не намечалось, а рассеянный свет весеннего серого дня был не только вне подозрения, но еще обещал умягчить иную мелочь, которая в яркую погоду не преминула бы объявиться; всё могло быть этой мелочью: цвет дома, например, сразу отзывающийся во рту неприятным овсяным вкусом, а то и халвой; деталь архитектуры, всякий раз экспансивно бросающаяся в глаза; раздражительное притворство кариатиды, приживалки, – а не подпоры, – которую и меньшее бремя обратило бы тут же в штукатурный прах; или, на стволе дерева, под ржавой кнопкой, бесцельно и навсегда уцелевший уголок отслужившего, но не до конца содранного рукописного объявленьица – о расплыве синеватой собаки; или вещь в окне, или запах, отказавшийся в последнюю секунду сообщить воспоминание, о котором был готов, казалось, завопить, да так на углу и оставшийся – самой за себя заскочившею тайной»
Прочитав, человечек картинно перевел дух и изрек:
– Вот яркий пример того, как сегодня не надо писать!
Дело происходило на литературном мастер-классе, куда двадцатичетырехлетнего Федора Разумова заманил за некусачую сумму некий литературный ресурс – один из тех, которые нынче так умело пощипывают струны авторского тщеславия. Перед началом присутствующим раздали листки с текстом и попросили ознакомиться. Федор с крепнущим недоумением пробежал текст и хотел было загрустить, как грустят в предчувствии обманутых ожиданий, но решил дождаться ясности. Прочитал же он, господи прости, следующее:
«Сижу я как-то в парке и жмурюсь от весеннего солнца. Вдруг чувствую – прогнулась скамеечка. Не иначе кто-то подсел. Приоткрыл один глаз, скосил в сторону, вижу – парень. Повернулся ко мне и на меня пялится. Ладно, парень, так парень. Сижу дальше. Только вдруг слышу:
– Дядя, а ты козел.
Я глаз открыл, чтобы поглядеть, кто козел, а парень на меня смотрит, рожу растянул, зубы щербатые выставил, глазки поросячьи щурит и лыбится. У меня зачесался правый кулак.
– Ты чего, урод? В шайбу захотел? – говорю.
– Да, захотел! – отвечает он, но сидит спокойно. А у самого под правым глазом уже синяк красуется.
Смотрю на него – парень не парень, мужик не мужик. Неопрятный, небритый, нечесаный, но довольный. Ждет моих дальнейших действий.
– Ты кто, урод? – спрашиваю я его.
– Никодим Ведьмаков, – отвечает.
– Ну, и чего тебе надо, козлина нечесаная?
– Побазарить за жизнь.
– А с чего ты решил, пидор дешевый, что я с тобой базарить буду?