Этюд в разноцветных тонах. – Неожиданная встреча старых знакомых. – Невыразимые страдания одного кресла. – Полет гусара и прискорбный конец вкуснейшего бланманже.
Как известно, грусть бывает разного цвета. Есть светлая печаль – легкое и незамутненное чувство, которое порою навещает нас в прелестные осенние дни. Есть черная меланхолия, змеей обвивающая сердце и не дающая даже вздохнуть свободно. И, наконец, есть зеленая тоска, при которой хоть волком вой – все едино.
В тот миг, когда начинается наше совершенно правдивое повествование, Владимир Сергеевич Гиацинтов пребывал именно в зеленой тоске, для которой, надо сказать, у него имелись все основания.
Владимир Гиацинтов был молод, отменно хорош собой, отличался завидным здоровьем и непринужденными манерами. И несмотря на все это, он был чудовищно, невероятно несчастен. В волнении покусывая пальцы, он съежился на пыльном стульчике в приемной военного министра Чернышёва и ждал решения своей участи. Величественные лакеи, скользившие по паркету, обливали молодого человека презрительно-жалостливыми взглядами, которых он, однако, почти не замечал.
Его нервы были так напряжены, что он даже вздрогнул, когда внезапно отворилась входная дверь и в приемную протиснулась еще одна фигура. Это был, судя по его выправке, офицер лет двадцати семи или около того, одетый в партикулярное платье. Войдя, он покрутил головой, смущенно прочистил горло и пригладил темные пышные усы. Широкоплечий, массивный и при этом очень высокий, он словно заполонил собою всю приемную, отчего сразу же стало казаться, что в просторном полупустом помещении слишком мало места. Тяжело ступая, незнакомец приблизился к Владимиру, который в изумлении приподнялся с сиденья ему навстречу.
– Ба, Антон Григорьевич! Вот так встреча! Какими судьбами?
– Ну, я что… – забормотал здоровяк, крепко пожимая тонкие пальцы Гиацинтова, которые почти полностью утонули в его могучей длани. – Прибыл, гм… По высокому приказу. – Он выразительно покосился на дверь кабинета военного министра, по обеим сторонам которой наподобие часовых вытянулись в струнку два лакея, и опустился в кресло рядом с Владимиром.
Несчастное кресло, которое за время своего существования видело всякие зады – и чугунные, объемистые, и обыкновенные, ничем не выдающиеся, и хлипкие, отощавшие от беспорочной службы государю, – издало протестующий скрежет и зашлось в предсмертном хрипе. Гигант насупился и, поерзав на сиденье, кое-как примостился на его краешке.
– Ну а ты как? – спросил он у Гиацинтова.
На лицо Владимира набежало облачко.
– А я… – Молодой человек развел руками и выдавил из себя мученическую улыбку. – Я тут тоже по высокому приказу, да.
– Ишь ты! Небось к очередной награде представляют? – осведомился его собеседник с ноткой зависти в голосе, дернув себя за ус.
– Какое там! – тоскливо ответил Владимир. Он оглянулся, не слышит ли их кто, и понизил голос. – Чувствую я, придется мне сегодня того, брат Балабуха. В крепости ночевать.
Балабуха так удивился, что даже выпустил свой ус.
– Да ну? Так ты что, проштрафился?
– То-то и оно, – вздохнул Гиацинтов. – Все документы потерял, все! А в них… – Он с горечью махнул рукой. – Документы-то были вовсе не простые! Так что придется мне за них отвечать по полной. А у тебя как дела?