Не помню кто, но кто-то из умных сказал: – «Каждое великое свершение начинается с начала». На Зубе Дракона все великие дни начинались с утра, а все «утры» – с сеанса связи. Именно по такой логике событий, в одно утро, «График» наговорил в радиоэфир текст из утвердительных предложений о начале великой эпохи созидательного строительства. Хайретдинов выслушал, сказал «есть», отключил питалово радиостанции и выдал нам под зад целеуказание.
По приказу «Графика» мы должны были начать строительство зимнего помещения под названием «капонир». Или блиндаж, какая разница. Мне не хотелось этого делать, ибо в первых числах сентября нас должны были снять с поста боевого охранения и направить шастать по горам с вещмешком металлолома. В такой ситуации для меня полезней было ходить в караваны, практиковаться в стрельбе, развивать силу, ловкость и боковое зрение. А что я получу от строительства капонира? Если бы меня потом в стройбат направили, тогда я согласился бы. Но меня не направят в стройбат, в этом я был уверен на сто процентов. Людей, прошедших горную акклиматизацию, надо использовать для выполнения задач в горах, а не на комсомольской стройке. Труд сделал из обезьяны человека, монотонный труд сделает обратное, если возводить блиндаж, в котором будут жить другие пацаны. Я не стройбатовец, я – горный стрелок. Пусть наши сменщики сами для себя строят, что захотят, по своему индивидуальному, так сказать, проекту.
Пока я стоял с лопатой на горе и горестно думал эту пургу, ко мне подошел Азамат Султанов, мускулистый узбекский качок с ломом в руках. По форме его физиономии, вытянувшейся в унылой гримасе, я догадался, что он внутренне со мной полностью согласен насчёт стройбата. Поэтому я подошёл к растущему из земли огромному валуну, подкопал большой сапёрной лопатой грунт со стороны обрыва и сказал:
– Азамат, подковырни снизу ломом.
Валун был на полметра выше Азамата, но против лома и потного качка у него не оказалось никаких аргументов. Булыган немного покобенился, затем начал валиться на бочок. Плавно и величественно, как в замедленной съёмке, пополз по крутому склону, кувыркнулся, сделал один оборот, другой, перекатился через расположенные внизу скалы и полетел в свободном падении с обрыва.
Никогда в жизни я не видел настолько захватывающего зрелища. Громадный булыжник, базальтовая скала, массой в десяток тонн, разогналась на склоне горы, катилась, подпрыгивала как мячик на неровностях, выбивала при прыжках фонтаны земли, камней и пыли, подлетала вверх, кувыркалась и перелетала через натыканные кое-где чахлые деревца.
«Всё можно исправить, кроме неисправимого. Всё можно забыть, кроме незабываемого»! – дружно подумали мы и застыли на краю обрыва с открытыми ртами. До службы в армии ни Азамат в своём Узбекистане, ни я с Манчинским в Белоруссии, ни Гнилоквас на Украине, никто из нас не наблюдал ничего подобного. Огромный булыжник олицетворял мощь, скорость, порыв энергии! Он нёсся с километровой высоты по крутому склону… в сторону Дархейля.
Дархейль – это кишлак, вообще-то, в чем-то даже населённый пункт. В нем располагались сады и постройки, в конце концов, там могли оказаться люди. А мы к ним запустили десятитонную базальтовую глыбу, летящую со скоростью курьерского поезда и вращающуюся, как вентилятор.