Снова этот дом. Панельный, серый. Длинный – на пять подъездов. Возле них лебеди из шин, под окнами – покрышечные клумбы-бархатцы. С торца – кривой тополь в форме буквы «Ч». На детской площадке – две лавочки друг напротив друга и ржавые качели.
Качели скрипели. Скамейки противно кусались занозами. А в последнем подъезде парила труба.
Гога так часто видел этот дом, что знал даже то, что на ощупь его панели шершавые и прохладные. Но видел только во сне. Наяву – никогда.
Обычно двор был безлюдным. Иногда появлялись силуэты – на лавочках, на качелях – но, когда он подходил, они рассеивались.
Но сегодня Гога не был одинок.
На качелях не силуэт – человек. Девушка. Оранжевая футболка и черный хвост, такой длинный, что его кончик завернулся за ремень джинсов. Она раскачивалась, отталкиваясь одной ногой.
«Сейчас исчезнет», – думал Гога, подходя ближе.
Фигура оставалась плотной.
«Она напугается, когда я подойду».
Но губы вдруг сложились и сделали невозможное.
– Эй, – четко произнесли они.
Белый кроссовок уперся в землю. Качели остановились. Девушка обернулась. Лицо в веснушках, брови, и глаза, и губы – светлые. Если бы не черный хвост, была бы как с картин Ренессанса из альбома, что остался Гоге от отца.
– Привет, – сказала она.
И улыбнулась. Превратилась не в красавицу, нет: гораздо лучше. От нее исходили свет и тепло. Показалось, что они знакомы тысячу лет, хотя Гога не сомневался, что никогда ее не встречал.
«Ты хорошенькая», – захотелось сказать. На то ведь это и сон: в жизни Гога и не мог говорить, и не бы решился на такое признание.
Но он не сказал. Не застеснялся – проснулся: твердая рука тетки теребила его за плечо. Как невовремя! Он сморщился и засунул голову под подушку, но та же самая рука ее скинула и продолжила тормошить.
И все же было радостно, как будто бы Гога встретил эту девушку в жизни, а не во сне. Умываясь, он увидел в зеркале, что улыбается.
Тетка поставила перед ним тарелку. Яичница оказалась недосоленной.
– Жуй живее! Меня точно накажут, если снова опоздаю, – тетка широко открывала рот. – Как представлю, что в следующем году опять будем вставать в шесть утра и через весь город ездить в твой интернат…
Тетка, похоже, себя им пугала. Не могла смириться, что решила отступить после стольких лет? Сам-то Гога только рад вернуться в мир тишины. Потому и разбитый слуховой аппарат – второй за два года – его огорчал далеко не так, как ее.
– Не заводится, – пробурчала она, несколько раз повернув ключ в замке зажигания, когда они сели в машину. – Видишь? – она повернулась к Гоге. – Снова аккумулятор.
Он кивнул. Она бы давно купила новый, если бы не сосед, который уже дважды прикуривал ее потрепанную «Короллу».
Гога бы охотно сказал ей об этом, но она из принципа отказалась изучать язык жестов, а ему ничего не дали занятия с ее логопедами. Результатом не было даже такое четкое «эй», как во сне. Так что он или кивал, или, когда без этого совсем не обойтись, писал записки. Только сейчас точно не тот случай.
– Подожди меня.
Гога даже кивать не стал. Куда он денется?
Он пролистал в телефоне соцсети. Пара оскорблений от сторонников Рыжего, «привет, ты чего молчишь» от интернатского друга Степки. На сайте с артами Гогин человек-волк набрал еще десять лайков.