Дождь начался ещё вчера и шёл не переставая всю ночь, монотонно барабаня по жестяным карнизам крупными каплями. Он немного утих под утро, словно специально для того, чтобы на рассвете, сером, как черно-белое фото, в город вполз туман. Мягко сел на крыши домов и потёк вниз, в провалы улиц.
Обволакивал, будто нежный убийца шею жертвы. Душил звуки мягким шарфом. Закрывал холодными пальцами глаза окон и шептал: "Ш-ш-ш… Тихо… тихо…"
Город затих, пустой и продрогший в холодной пыли дождя, заглушив, кажется, все звуки. Настороженно замер предчувствуя неотвратимое.
Окно под самой крышей в маленькой, темноватой в дождливых сумерках мансарде, распахнуло сквозняком, и ветер ударил деревянной рамой глухо и тревожно. Тонкая штора свесилась за подоконник развиваясь, как выброшенный в порыве отчаянья белый флаг. Ткань намокла и слиплась. Сейчас, под мерными порывами ветра казалось, что это птица упавшая на щербатый подоконник. Раненная, но пытающаяся взлететь.
Письменный стол у окна залило дождём и разбросанные ветром бумаги прилипли к тёмному полированному дереву. Строчки расплылись от воды и слов стало не разобрать. Лишь на одной странице, что наполовину оставалась сухой, и свешивалась вниз, будто желая сбежать, и спастись от размокания.
Так вот, на этой странице, округлыми крупными буквами, чьей-то старательной рукой было выведено:
"Мы обязательно встретимся. Веришь? Прости" Дальше фраза обрывалась, плотно зачерканая и от этого драматизм происходящего казался острым, как бритва.
Неизвестно кому адресованное послание, беспорядок царящий в крохотной комнате, говорили о том, что кто-то, очевидно, очень торопился и переживал внутренний раздрай, сообщая нервозность всему пространству.
Хрупкая темноволосая девушка, замершая на какое-то время в дверном проёме, решительно пересекла маленькую мансарду. Звук её шагов разрушил драматичное напряжение. Так в кино обрывается тревожная музыка и герои говорят, как самые обычные люди.
Девушка вернула мокрую штору в комнату и захлопнула старую раму.
– Сил нет терпеть это! – она подняла влажные теперь ладони вверх и огляделась пытаясь решить – вытереть следы потопа или не стоит пачкаться. Всё же почти место преступления.
– Я бы не трогал, – произнёс худой мужчина с копной тёмных вьющихся волос у бледного лица, и поправил на носу очки. Он стоял у входной двери, глядя, как его спутница, одетая в кожаную “косуху” и рваные на коленках джинсы, ходит по чужой комнате оставляя на старом паркете мокрые следы.
– Принесу тряпку! – заявила девушка и вышла из комнаты.
Герхардт Камински снова поправил на носу очки в толстой оправе и скрестил на груди руки. Он продрог стоя на сквозняке и даже твидовый пиджак и шерстяной жилет под ним, не спасали. Камински не любил холод. И Город тоже не любил – угнетала его мрачная серость и обилие контрастов. От уродливого до прекрасного здесь бывало всего пару метров. Великолепная архитектура пышных дворцов и площадей соседствовала с облезлыми арками и дворами-колодцами, где вздернуться на ржавой трубе очень запросто, а вот жить…
– Нет уж!
Подумать только, он, Герхардт Камински всерьёз размышлял о переезде сюда! Как такое могло прийти в голову?! Жить под небом, которое, кажется, не придавило тебя к земле только потому, что мешают крыши. Небо, цвет которого триста дней в году такого же оттенка, как живот помойного кота!