Читать Цветок печали и любви

Шрифт

Интервал

* * *

Мальчик уходил в лес,
Чтобы там играть джаз.
Знал он: мир чудес – ЗДЕСЬ,
С нами и внутри нас.
Наталья Кулакова

Саксофон поет – и жизнь продолжается.
Даже если она уже кончена.
Что за чудо?
Саксофон, ты чудо. Простое чудо из металла,
позолоты и воздуха.
Звучи. Ты – голос. Я сплю, и ты мне снишься. Всегда.
Елена Крюкова

Митя родился некрупным и худеньким. И улыбающимся безмятежно с закрытыми глазами. Я думала – как такое возможно, ведь новорожденным полагается кричать, у них стресс от встречи с реальностью… Но никакого стресса не было! Из-за обезболивающего, что ли, которое мне вкололи? Но не такое уж оно было сильное, чтобы рассмешить. Его показали мне, держа, словно ленивца, за одну руку, а он улыбался во сне. И я подумала – надо же, какой беспечный ездок… А потом я его увидела, когда наших привезли к палате на каталке. Он внимательно и вдумчиво смотрел куда-то в космос, меня, нависшую, не замечая. И от беспечности не осталось и следа – он был сосредоточен и увлечен своим вселенским потоком. Я с удивлением заметила, что он уже и не блондин вовсе, а шатен, и как-то в лице заострился. Так он и будет с тех пор меняться: то насмешник, то философ, то ёрник, то лирик, то взрывной, то блаженно расслабленный. Но чаще – наполняющий пространство своей фонтанирующей энергией, готовый куда-то мчаться на тонких длинных ногах или, азартно выпучив большие карие глаза, эпатировать нас своими эксцентричными байками об австралийских пятнадцатикилограммовых пауках или о женщине, которая год не мыла голову, в результате чего ее волосы сами собой очистились.

Он меняется, и из-за этих постоянных обновлений я привыкаю знать о нем мало, говорить неуверенно, а думать постоянно. И так будет всегда, ведь это не зависит от земных присутствий…

А о том, что случилось, мы научились говорить как о невозможном в нашей реальности. Как о невидимом объекте или явлении, о котором можно судить только по поведению других объектов. И вот постепенно мы приблизились к открытию, которое уже давно сделано до нас – к магии слова, которое уводит за собой смысл. «Он отправился в путешествие», «он нас видит», «он с нами, просто не здесь»… и так далее. Говоря так – поначалу из-за дикой непроизносимости летальных эпитетов, потом с нерешительной осознанностью, потом с нарастающей убежденностью, пускай и не без опасения быть уличенными в помешательстве, – мы осторожно ощущали, как выбивали почву из-под ног смерти. Непроизносимая, она теряла свою сущность. Она превращалась в ничто…

Соловей Уайльда

Я начала привыкать к этому распорядку. Полночи – читаю, редактирую. Потом сплю; главное – не заснуть с угрызениями совести у тихо сопящего, самоотверженного компа, потому что потом проснешься – и бездна нахлынет на тебя! Так лучше не делать, но иногда выходит. А с утра – опять работы уйма! И Энн наладилась звонить, когда гуляет с Тучкой. Нет, это не впервые, когда у собаки есть и имя, и несколько прозвищ, но Тучка мне нравится больше, чем Черчилль. Потому что дурашливый, инфантильный и добродушный пес уж больно не похож на приземистую британскую тыкву с сигарой. Но раз уж в его окрасе присутствовали английские охотничьи мотивы, то… в общем, пес не жаловался. Он как сыр в масле катался, и Энн с упоением рассказывала о своих хлопотах и тревогах по части его пугливости, капризов и хрупкого здоровья, в частности пугающего интимного уплотнения. Она могла рассказывать это и утром, и в сумерках – гулять с изнеженной собакой приходится в любое время. Мы с Алешей так и прозвали эту подвижную часть дня – энергичную, насыщенную срочными делами, новостями и медийным мусором – «Бубенцы Черчилля».