Не знаю я, какого дня,
А где – тем более не внемлю,
Порок и грех из душ гоня,
Иисус Христос сойдет на землю.
Когда начнется Страшный Суд
И ложь земная канет в Лету,
Живую цену обретут
Христа священные заветы.
И тем, кто дьяволу был брат,
Тем, кто не ведал мук сердечных
И превратил планету в ад,
Бог скажет: «В нем живите вечно!»
Рассыпается долгая ночь. Сонно ухают филины
В бесполезной надежде сдержать отступление тьмы.
Самовластие снега. И насыпь, и лес обессилены
Затянувшимся бременем лесоповальной зимы.
Но и здесь, в бесконечно растущих еловых торосах,
Где не слышно десятками лет человеческих слов,
Как ружейными выстрелами, от великих морозов
Наполняется бор оглушительным треском стволов…
Успокоилось эхо. Доносится глуше и глуше
Трепыхание птиц, притворившихся битыми влёт.
Снова выстрел… И снова седые еловые уши
Прижимаются к мёртвой земле придорожных высот.
Обрекая озёра туманов, холодно-апрельских,
На короткое небытие, словно ржавая сталь,
Рассыпается ночь. И, звеня в промороженных рельсах,
Догоняет вагоны, давно унесённые вдаль.
Снова радужно-чистое небо, как будто весна в нём
Размела облака. И не знавшая грусти звезда
Загорелась нежданно-негаданно воспоминаньем
Обо всех проходивших под синим лучом поездах.
То глупец, то как будто в избытке умом —
То забвенья хочу, то желаю престижа…
Где тот миг из безвременной цепи времён,