«Дорогая моя, я пришла к осознанию веры в свою тяжесть. Ты мой идеал, сотканный из тех же материалов. Твоя тяжесть старше, больше и глубже. Выбраться из неё тебе тоже не под силу. Последствия моего поступка затянут тебя с головой в поиски. Я верю, что ты поступишь, как полагается, я верю, что ты догадаешься, в чём истина.
Как давно – совсем недавно – ты бы поняла меня без слов и поступков. И, окажись ты в моём чудовищном положении, непременно поступила бы, как я. А сейчас твой разум – пелена. Это всё возраст, переосмысление, принятие. Временной перескок невозможен. Если бы мы владели машиной времени, то всё, однозначно, сложилось бы по-другому. Но Бог затеял нечто: обрёк и тебя, и меня на страдание от осознания, что выход есть, но прийти к нему нет возможности. Деньги, наука и магия бессильны.
Первое действует лишь в нашем времени, второе – прогресс слаб, да и будет ли толк? Как долго ждать? А третье – третьего не существует.
Я благодарна Богу за то, что он показал мне мой путь, мою цель, мою недостающую часть. Я умоляла его об этом всю свою крохотную жизнь. И теперь, действительно, благодарна. Однако желания не всегда совпадают с возможностями. Тебе ли не знать?
Сестра, твой быт – не твоя гармония. В твоей голове великие мысли, не дай пелене возраста, переосмысления и принятия затмить их. Однако, дорогая моя, ненависть в моей душе сильнее любви к тебе. Презрение, боль, несправедливость – вот то, что ты засунула в меня. Лишь эти чувства возникают в моем воспалённом сознании, когда вспоминаю тебя.
Совсем скоро я воссоединюсь со своей судьбой».
Тёплый свет от лампочки, наспех вкрученной сезонным ухажёром Татьяны, криво падал на измождённое, худое лицо женщины. Старил. Уродовал. Делал лицо совершенно другим. Сжимая в холодных пальцах письмо, она молчала. Не плакала, не дрожала. Её взгляд, угрюмый и потухший, был направлен в темноту, в неизвестность. Невидящие глаза. Куда смотреть?
Где её искать? К кому обратиться за помощью?
Тлеющий окурок соседа-дачника Гриши ударился о траву. Прокашлявшись, он ожидающе вздохнул, не зная, как обратить на себя внимание симпатичной соседки.
– Танька, ты чё? Я себе ежа купил, прикинь! Хочу завтра поснимать, как бегает. Показать тебе хотел… – Гриша смотрел на неё с прищуром, всё ещё ожидая хоть слова за вечер.
– Какого, мать твою, ежа? – Татьяна пришла в себя и посмотрела на Гришу, буквально только что осознав, что сосед опять пробрался через расшатанные доски в заборе и стоял возле порога всё это время.
Гриша хохотнул.
– Махонького такого. – Он раздвинул руки, но тут же опустил их, поймав злой и растерянный взгляд соседки. – Что случилось, Танюх?..
Женщина тяжело вздохнула и оступилась, потеряв равновесие. Поморщилась, когда сосед закурил.
– Танюх? – спрашивал Гриша, видя, как она прожигает мёртвым взглядом темноту.
– Дэла пропала, – сказала она тихо.
– Загуляла, наверное… – предположил Гриша. – Да, может, вышла, вернётся скоро.
– Куда вышла? Она два года сидит дома безвылазно, у неё от света паника, от темноты истерика. Даже, чёрт его, от открытого окна!
Таня заплакала.
– Тише, тише…
– Не трогай меня!
Гриша помолчал, испуганно моргая.
– Это как тогда? Два года назад?
– Да. Нет… Надеюсь, что нет, – сказала Таня, путаясь в словах и утирая рукавом слёзы. Вдох, выдох.