Сердце бухало так, что в груди делалось больно. В горле стоял ком, в ногах разливалась противная слабость. Я прислонилась к стене, чтобы не упасть.
Григорий смотрел с вызовом, с заносчивой презрительностью.
– Почему… зачем ты это делаешь? – через силу спросила я.
Он натянул джинсы, огляделся в поисках футболки. Та валялась у моих ног, и я с трудом подавила желание тут же заботливо поднять ее, будто угодливый слуга. Слишком много чести для этого бессовестного идиота.
Григорий отыскал взглядом футболку, подошел ко мне вплотную.
– С чего ты решила, что мне интересно перед тобой исповедаться? – холодно спросил он.
Кажется, он ни капли не раскаивался в содеянном. Да, точно не раскаивался.
Я против воли опять мазнула взглядом по смятой постели, по свесившейся с ее края шелковой простыне. Сглотнула.
– То, что ты делаешь, отвратительно, – выпалила я, вздернув подбородок. – Ты – отвратителен!
– Ни тебе читать мне мораль. – Усмехнувшись, он поднял футболку, не торопясь надел, но в сторону не отошел, навис надо мной скалою.
У меня почти сразу возникло ощущение, будто Григорий каким-то образом вобрал в себя весь кислород. Я делала один глубокий вдох за другим, но мне все больше не хватало воздуха.
– Если бы я с самого начала знала, что ты задумал, никогда бы не стала с тобой работать.
– Серьезно? – Он демонстративно вскинул брови. – А, по-моему, ты нагло врешь. Еще как стала бы, с превеликим удовольствием. Но зарплату, конечно, попросила бы больше.
Я мотнула головой. Меня почти трясло, хотелось оттолкнуть его, огреть чем-нибудь тяжелым.
– Не волнуйся, я выпишу тебе премию, – с насмешкой произнес он. – За все перенесенные моральные страдания.
– Да пошел ты! – сиплым голосом выкрикнула я. – Мне от такого, как ты, ни копейки не надо. И вообще, я больше на тебя не работаю!
Я попыталась ускользнуть в прихожую, но Григорий перехватил меня, прижал к себе. Сквозь мое тело прокатилась волна жара, а сразу после нее внутри все болезненно сжалось, тоненько заныло.
– Отпусти! – Я попыталась вырваться – задергалась, как рыба, попавшаяся на крючок. – Отпусти сейчас же! Вообще, не смей ко мне больше прикасаться. Мне теперь и смотреть-то на тебя противно.
Он будто не слышал. Держал меня крепко-крепко и почти не шевелился. Довольно скоро я выдохлась, перестала брыкаться. И тогда, вплотную приблизив губы к моему уху, он тихо сказал:
– Яна, не беси меня. В гневе я страшен. Я мстителен и упрям. Я вообще, как ты убедилась, то еще чудовище. И, видит бог, мне плевать на твои душевные терзания. Плевать! Чтобы не происходило, ты обязана играть свою роль до конца. Как и договаривались.
Несколько дней назад
Когда я вернулась из продуктового, Степа болтал с мамой по видеосвязи.
– Да, очень хорошая квартира. Не обманули. Не волнуйся, мамуль, – частил Степка, расхаживая туда-сюда. – Стиралка есть, холодильник тоже. И даже кондей, кстати, стоит. Вид какой из окна? Вид хороший. Нет, сейчас показать не могу, солнце в окно светит: ты все равно ничего не увидишь. Я тебе потом фото пришлю.
Разувшись, я перехватила Степку, помахала маме в камеру телефона.
– Яночка, надеюсь, ты носишь мой браслет? – взволнованно спросила мама. – Не снимаешь?
– Конечно, ношу, – соврала я.