ЗИМА В ЮЖНОМ ПОЛУШАРИИ
Мы сами с усами!
С усами, с носами.
Иль с носом?
Над этим вопросом
подумай, родной,
с улыбкою Гоголя южной зимой!
Когда же наскучит,
вдруг всё же наскучит,
тебя жду домой.
Март 2010
НИЛЬСКАЯ ИСТОРИЯ
Были воды темны от ила.
Были взгляды страшны от гнева.
Разве ты меня отпустила?
Разве я тебе не ответил?
Последняя вскрикнула птица и стало глухо.
Крокодилы на дно опустились.
Сухо.
Набухают от жара жилы.
Пусто.
Равнодушны окраины Нила.
Март 2010
***
Под барабанный бой бокалов
давай всё повторим сначала.
Как прежде, взятая рука,
опять струятся облака,
и узнаванье – опьяняет,
и радость – песню догоняет.
Послушны горы и моря,
вновь затихают голоса…
Но на сверкающей заре
исчезнет лунный диск неясный.
Кто были мы?
и жизнь – прекрасна?
Март 2010
СТЕНАНИЯ
Амбиции глупые из кубка Цирцеи,
как вы посмели не понять, как вы посмели,
когда на лезвие поддели
и честь, и совесть!?
Но любовь?
Не оправдаться колдовством.
Любовь прочнее всякого булата,
из книжки сказочной изъята,
как призрак меж дерев скользит,
и правоверных осенит.
Март 2010
ЛАБИРИНТ
I
Своим отцу и матери я признаюсь в любви.
На старых фотографиях они живут укрытые,
надеждою хранимые.
Заботою пропитаны альбомные листы.
Вот – на скамеечке, застигнуты
фотографом назойливым –
смущённые, счастливые…
А вот – официальная, строгая, печальная,
с доски почёта снятая…
Ещё, ещё – страницы взмах –
альбома серединка.
Уже по внуку на руках,
в глазах – прихвачена короткая заминка,
вопросом путников, достигших перевала
сквозь непременный страх обвала:
«Не вернуться ль?»
В ответ – переворот альбомного листа
и эха – не дождутся.
II
Задумался. Настенный календарь твердит про воскресенье,
гудит осенней мухи призрак в нетерпеньи,
а на столе – часы задумчиво пыхтят.
забыт простуженный кофейник,
пустые чашки память холодят.
О, избалованный затейник,
давно стремившийся к заветной спичке,
опять хлестнувший память – искрой жаркой –
ленивую, сквозь шелуху привычек.
На сквозняке, под триумфальной аркой,
без умысла разбужен пламень,
Прометея безвозвратный долг.
Непонимания зола взметнулась над годами –
Парки, отзовите некролог!
III
Перевернув листок календаря, – нет! –
далёких Кордильер подминая вершины,
как пятками, стоймя,
коня нащупывают спину,
перемахнув сквозь баррикады снов,
туда, где нет медведей, но и нет машин,
где маленькие дети понимают взгляды псов,
переломив пружину дел знакомых,
земным вращением влекомый,
с мечтою вместо паруса
я вновь качусь на саночках по улице Хабаровска.
А там, где санки не пройдут,
не надо Солнца конной колесницы:
меня берут отца могучие десницы
и над людской рекой несут.
И на плечах, над головами, мне видно вдаль, –
ура! – я небом управляю.
Увы, тогда лицо отца теряю – жаль…
И счастие его – теперь лишь вычисляю…
Вареньем хлеб намазанный
в пакетике за пазухой.
Варенье мамой варится,
на кухне – ягод запахи,
а раньше… След сминается.
Игрушкою в коробку Вселенная вмещается.
IV
Могильное надгробие – рычаг Архимеда, чтоб душу перевернуть.
Место, у мгновения отбитое с боем.
Сражение, где люди делают умные лица, редко улыбаются, а чаще – плачут.
Иногда люди путают слёзы с туалетной водой.
Я жив, хотя и слепой,
пока способен ощупью найти
родителей могильный камень –
точка отсчёта.
А может быть, – снизошло откровение – время отчёта?
V
Предельней слова нет – к нему