Я поцеловала его в холодный лоб и отошла.
В ушах какой-то гул и мне казалось всё происходящее каким-то кошмарным сном. Всё ведь как и во сне – множество людей, которых я не знаю, и он, тот самый, от которого бабочки в животе порхали и с которым хотелось долго и счастливо. И он, тот самый, который сейчас лежит передо мной в гробу. И я только что прислонилась губами к его холодному лбу.
Отойти, но не отвести взгляд, не получается. Я всё жду, что он откроет свои потрясающие голубые глаза и улыбнётся так, что мир вокруг станет ярче.
Но он продолжает лежать мёртвой восковой куклой среди этих бессмысленных цветов.
Попыталась представить его реакцию на всё происходящее, чтобы оживить его образ в моей голове. Но сбоку раздался надломленный рёв. Его отец рухнул на колени перед гробом и завыл.
Я никогда не видела, чтобы кто-то так плакал. Я никогда не слышала, чтобы кто-то так рыдал. А впрочем, это был и первый раз, когда я видела, как родители хоронят своих детей.
Мы с ними так и не познакомились. Не успели.
Подойти сейчас?
«Здравствуйте. Меня зовут Мария. И я любила вашего сына»?
«Люблю».
Дыхание перехватило. Да. Я всё ещё люблю его. И пока даже не могу себе представить момент, что когда-то это чувство пройдёт.
Под этой маской лежит человек, которого я люблю. И я молюсь о том, чтобы найти в себе силы и заплакать. Найти в себе силы и закричать.
А пока я просто прислоняюсь к стене и не могу отвести взгляда от того холодного лица, что когда-то было живым.
Вибрация мобильного телефона выдернула меня из ада сладких воспоминаний, в который унесла меня моя память. Взгляд сфокусировался. Снова на его каменном лице.
Я как-то всхлипнула. Вышло хрипло. Когда молчишь три дня подряд, любой звук, наверное, будет хриплым. Когда ты похоронила в себе все несказанные до этого слова, и следом сразу же хоронишь всё то, что вроде и хочется, но как-то не сказать сейчас.
Хочется заорать так громко, как только смогу, сорвать голос к чертям, хочется забиться в истерике и зареветь, так, чтобы не видеть даже сквозь слёзы ни этих неуместных цветов, чёртового гроба, ни этих убитых горем людей, ни его – мёртвым. Но глаза предательски остаются сухими, и я сама себе кажусь здесь неуместной – неизвестная, не плачущая и отстранённая.
Смотря на то, как они поддерживали друг друга, эти похлопывания по спине, эти объятия, эти слова утешения, я чувствовала себя действительно лишней. Пытаюсь зацепиться за это чувство, чтобы что-то вызвать в себе более яркое, чем там зияющая пустота, что разверзлась внутри и сушит горло.
И я очень хотела бы что-нибудь почувствовать, помимо этой пустыни, ведь прямо передо мной в гробу лежит человека, которого я любила. Люблю. А я стою возле стенки и уговариваю себя хотя бы немного заплакать.
Телефон завибрировал ещё раз, на сей раз вибрация не прекратилась, значит, кто-то решил со мной поговорить.
Может, и к лучшему.
Я выхожу из зала для прощаний. Стук моих каблуков неприлично громко раздавался в тишине рыданий и причитаний. Человек, спроектировавший это место, решивший создать такую акустику, положить такой кафель, по которому так размеренно сейчас стучат мои каблуки, хорошо знал своё дело, печаль в этих стенах умножается в разы, отражаясь от холодных белых стен и уходя под сводчатый потолок.