⇚ На страницу книги

Читать Уцелеют одни поцелуи. Три поэмы

Шрифт

Интервал

От меня уцелеют только мои поцелуи.
(Из книги «Вторая любовь»)

Эрогенная зона

Откуда взялся летний день?

Да разве на земной орбите

был зачат наш последний день?

День, подведенный синей тенью,

день, оттененный рыжим солнцем,

чье соло в небе согревает соленый жизни океан.

– Шум крон остывших? Рокот моря?

Как мы посмели не заметить

над речкой – нимб, над речью – солнце

и высший путь к нему – не глядя?

По ноте утренней прохлады

звезда распята на кресте…

Итак, был день. (Начнем сначала.)

Где тьма есть тьма и оседает

комками туши на ресницах,

беззвучно по небу плыла

цыганка-туча: так привычно

день теням уступил пространство

снаружи и до слез внутри.

Мир – книжица.

Мир – долгий всполох.

Мой крест, мой компас

в мире – память,

созревшая благодаря

забытой ране… На ветру

сквозь рану

протекает

время.

И все-таки был день, был день,

а значит, золотые ночи

или хотя бы вечера,

прожитые по партитуре:

смесь детскости и кока-колы —

на палец намотала локон —

триолями – lamento рук —

на клавишах, потом на грифе,

на рифах… на плечах и даже…

Стекло бывает затененным,

а признаются – прямо в лоб.

По стеклам – звуки:

льется

небо.

хлещет на площади

лунная музыка,

в лужах купаются

ландыши, лютики,

лилии… плещется

свет и безбрежное

в полостях тел,

вновь одетых, сияющих…

Ночью не спят —

ночью ласками молятся:

на алтарях —

облака и крапива.

Ноченькой-ночью.

А днем?

Это случается!

Вот ты до одури хочешь пломбир,

дышишь сиренью – и что с этим делать?

Детский инстинкт – испытать невозможное

и убежать от отчаянья в юность:

днем набирается номер, и длятся

гудки в проводах, но не вымолить голос,

а люди, не думая, думают «шкоды!»

и шлепают штампиком ветхое «грех».

III

Теряя Другого, ты выходишь из себя на поиски.

А навстречу тебе идет твое «Я». Идет, идет, вихляет узкими бедрами… Ты не привыкла к безмолвию, но монолог – это то же молчание. И вот возникает связь, избавить тебя от которой уже не получится. Когда возник дуализм «Я» и «Я» (бывшее «Ты»), такие события неизбежны. Они порождают потребность в чем-то ином. В третьем – по отношению к тебе и «Я» в состоянии тет-а-тет.

Зачем мне ум,

когда я без

тебя?

Но кто ты?

Из девичьего блокнота:

«Больше я тебя не желаю.

Ты нажимаешь на циферки, произносишь в трубу монолог и – ах! – выдаешь свое имя. Ты уверен, что дамочка натурально писает от восторга.

Ты – несостоятельный тип! Единственный орган, который делает человека мужчиной, – это, представь себе, головной мозг. Интеллект – моя эрогенная зона.

О, нападение – лучшая оборона! Вы оскалились: „Это фригидность!“ Тьфу! Неужели кто-то из вас воображает, что явись он мне… да хоть… Да хоть с нефтевышкой в кармане – я мигом метнусь в тубзик переменить бельишко!

Хотя, пожалуй, бывает, вы возбуждаете во мне чувство – когда затыкаете уши, чтобы не слышать крик в своем темном подъезде.

Это чувство – гадливость».

А кульминации, как того требует драматургия, нет.

Жизнь – это жизнь. Живя, мы поднимаемся до высоты нуля.

Те же, кто не думает о смерти, неполноценны.

Да, «жизнелюбы», это про вас. Эффективные.

Позитивные. Подкачанные везде.

Будьте любезны, купите мне по цене хороших презиков способность «не замечать плохое».

Это необъяснимо, когда тебе нравятся мачо с лингвистическими наклонностями. Но почему-то мы никогда не любим тех, кто нам нравится. Мы любим тех, кто нас возмущает, и стараемся поглотить их, упуская из вида, что этим делаем частью себя. А значит, и сами становимся тем, что нас возмущает.