⇚ На страницу книги

Читать Тени кафе «Домино»

Шрифт
Интервал


© Э. Хруцкий (наследники)

© ИП Воробьёв В.А.

© ООО ИД «СОЮЗ»

W W W. S O Y U Z. RU

Екатеринодар, сентябрь 1918 года. Тюрьма контрразведки

Полковник Прилуков, начальник контрразведки добровольческой армии, шел по коридору тюрьмы.

Вытягивались в струнку унтер-офицеры надзиратели.

Тюремный коридор освещала большая керосиновая лампа, висевшая под потолком.

В ее свете тени причудливо ломались на стенах со смытой краской от лозунгов, щербатых от пуль.

– Где? – спросил Прилуков молоденького прапорщика в форме корниловского полка.

– В седьмой, господин полковник.

Прилуков остановился у двери, на которой мелом была написана цифра семь.

– Открывай.

– Вы пойдете один, господин полковник? – забеспокоился прапорщик.

– Один, братец, мне Лапшина перед смертью исповедовать надо.

Полковник поднял полу кителя, расстегнул кобуру, вынул наган, протянул прапорщику.

– Береги, братец.

Дверь отварилась и Прилуков вошел в камеру.

С дощатых нар поднялся плотный человек, выше среднего роста, с разбитым лицом, одетый в некогда щеголеватую визитку с оторванным лацканом, и порванные полосатые брюки. Рубашка под визиткой запеклась от крови.

Прилуков сел на табуретку. Достал часы, щелкнул крышкой.

– Тебя, Лапшин расстреляют через час.

Прилуков бросил на стол пачку папирос и зажигалку, сделанную из патронной гильзы.

– Кури.

– Благодарствую.

Они закурили.

– Что же ты, братец Лапшин, бросил родную Москву и на юг подался?

Лапшин молчал. Только затягивался жадно.

– Молчишь? А я скажу. Ты точно рассчитал. Из Питера и Москвы сюда народец побежит. И камушки да золото повезут. Так?

Лапшин бросил окурок, зажег вторую папиросу.

– Перед смертью, братец Лапшин, не накуришься. Ты налетчик умный. Уголовный Иван. С Нерченской каторги ноги сделал. Редко кому это удавалось. Было такое?

Лапшин кивнул.

– И здесь ты все правильно рассчитал. Ты людишек с камнями искать стал, марвихера, грека Андриади разрабатывать начал. А потом с подельничками, кстати, московскими жульманами Секой и Конем, навестил. Одного ты не знал, что поутру хитрый грек пустил на постой двух офицеров-алексеевцев. Они твоих дружков пристрелили, а тебя нам сдали.

– Обмишулился я, ваше благородие. Был грех, – мрачно ответил Лапшин.

– А ты меня не признал?

– Как не признать. Помню.

– Это хорошо. Ты тогда мне большую услугу оказал. Сдал пятерых социалистов, которые экс затеяли. Хотели контору Азовского банка на Мясницкой взять. Поэтому я хочу тебе шанс дать.

– Ну?

Лапшин напрягся.

– Если тебе, ваше благородие, кого-то порешить…

– У меня, братец Лапшин, в Доброармии убийц тысячи. Это же не война армий, а битва идеологий.

– Не пойму я, что-то тебя, ваше благородие.

– А тебе это не нужно. Ты понял, что сидишь в контрразведке?

– Сразу, как только сопляки ваши мне ребра сапогами считать начали. В сыскной к нам с уважением относились.

– У меня для тебя есть дело.

– Никак политика?

– А мне и не надо, чтобы ты политикой занимался и на митингах выступал. В Москву поедешь…

Лапшин насторожился.

– Да сядь ты, я тебя шпионить не стану заставлять. Будешь по профессии работать. Только одно: повезешь в Москву человека, представишь своим дружкам как налетчика ростовского.

– Он офицер?

– Именно. И ты этого скрывать не станешь. Был офицер, стал бандит. Нынче таких много.