Комиссия РОНО к первому уроку не приехала. Не приехала она ни ко второму уроку, ни к концу большой перемены. Старый учитель русского языка и литературы, а по совместительству – толерантности и мультикультуризма, зашел попрощаться с директором, виновато развел руками на пороге кабинета и ушел домой. Юрий Васильевич смотрел из окна, как грустный словесник, проработавший в этой школе сорок лет, ковыляет по школьному двору, одной рукой опираясь на трость, а другой придерживая на голове старомодную шляпу, которую норовил сорвать холодный октябрьский ветер.
Прозвенел звонок. Гул и визги за дверью начали стремительно стихать, и вскоре школьные коридоры опустели. Юрий Васильевич побарабанил пальцами по сенсорной панели, и над столом снова возникла прозрачная голографическая таблица расписания. Две клетки в ней упорно пустовали – заполнить их было нечем. Юрий Васильевич поднял руку и подвигал в пространстве блоки туда-сюда. И что ей приспичило уходить в декрет? Кто же будет вести географию со следующей четверти на таком мизерном окладе?
За дверью послышались шаги. Они были совсем не детские – цоканье каблуков и размеренный топот ботинок. Затем дверь без стука распахнулась – в кабинет входила комиссия из РОНО. Возглавляла ее полная дама неопределенного возраста в сером деловом пиджаке, с высокой копной черствых от лака волос и смешной фамилией Дурцева – давний предмет шуток в учительской. Рядом вышагивал ее неизменный секретарь Гриша, застенчивый верзила, молодой и румяный, который постоянно краснел, словно ему вечно было неудобно за свою службу. А вот третий человек оказался незнакомым: смуглый кавказец с курчавой бородкой. Одет он был в безупречный костюм-тройку, лакированные черные ботинки и почему-то в папаху.
– Так, – произнесла Дурцева, по-хозяйски оглядывая кабинет. – Почему портрет президента старый? – спросила она.
– Здравствуйте, – ответил Юрий Васильевич, вставая к ней из-за стола и стараясь выглядеть жизнерадостно. – Что же вы так долго, мы вас ждали с утра.
– Пробки, – пробасил Гриша и покраснел, опустив глаза в пол.
– Хотите чаю, кофе? Есть конфеты… – продолжал Юрий Васильевич. – Он обернулся к незнакомцу: – Позвольте представиться, я директор этой школы, меня зовут Юрий Васильевич.
– Баркала, – гортанно представился человек в папахе. Юрий Васильевич пожал ему руку.
– Нет времени на чай, – отрезала Дурцева. – Проведите нас на урок.
Директор вздохнул.
– К сожалению, мультикультуризм и толерантность по пятницам у нас идут первым и вторым часом.
– И что вы хотите этим сказать? – насторожилась Дурцева.
– Ничего, просто уроки закончились. Учитель ушел домой, он пожилой человек. Дети на других занятиях.
В кабинете воцарилась зловещая тишина.
– Вы нас подводите, – отчеканила Дурцева, холодно глядя в глаза директору. – Вы знали, что к нам поступила жалоба на учителя толерантности. Вы знали, что сегодня должна состояться показательная проверка на его уроке. Вы знаете, что созвана комиссия, приехал даже представитель диаспоры, очень важный и занятой человек.
– Баркала, – уточнил человек в папахе.
– Вы знали, – продолжала Дурцева, – что от результатов этой проверки зависит не только, останется ли он учителем, но и отчасти ваша должность. Создается впечатление, что вы уклоняетесь от проверки.