Мой дед по отцу был почти чистым голландцем. В молодости он немного говорил по-голландски, а последний раз голландский язык использовался на службах Нидерландской реформатской церкви в Нью-Йорке, когда он был маленьким мальчиком.
Примерно в 1644 году его предок Клаес Мартенсен ван Рузвельт прибыл в Новый Амстердам в качестве «поселенца» – эвфемистическое название иммигранта, которые прибывали последним «рулевым» классом на парусниках в семнадцатом веке, так же как в веке девятнадцатом люди прибывают рулевым классом на пароходах. С той поры семь поколений мужчин нашей семьи неизменно рождались на свет на острове Манхэттен.
Предки моего отца по отцовской линии происходили из Голландии; за исключением одного по имени Уолдрон, колесного мастера, который был одним из пилигримов, оставшихся в Голландии, когда другие прибыли для основанию Массачусетса, и который затем сопровождал голландских искателей приключений в Новый Амстердам.
Мать моего отца была родом из Пенсильвании, куда ее предки прибыли с Уильямом Пенном (некоторые – на одном корабле с ним). Они представляли собой обычный тип иммиграции в то время. Среди них были валлийские и английские квакеры, ирландец – с кельтским именем, но, по-видимому, не квакер, и миролюбивые немцы, которые были среди основателей Джермантауна, будучи изгнаны из своих домов в Рейнской области, когда армии Людовика XIV разорили Пфальц; и, кроме того, представители отнюдь не столь мирного народа – шотландские ирландцы, которые приехали в Пенсильванию немного позже, в начале восемнадцатого века.
Моя бабушка была женщиной исключительной мягкости и силы, краеугольным камнем арки в ее отношениях с мужем и сыновьями. Хотя она сама не была голландкой, именно она научила меня единственным голландским словам, которые я когда-либо знал – детской песенке, первая строка которой гласила: «Trippe troppa tronjes». Я всегда помнил об этом, и когда я был в Восточной Африке, это обнажило узы, связывающие меня с бурскими поселенцами, многие из которых знали эту песенку. Впрочем, я совсем не удивляюсь, что поначалу у них всегда были трудности с пониманием моего произношения. Было интересно встретиться с этими людьми, чьи предки отправились на Кейп примерно в то время, когда мои отправились в Америку два с половиной столетия назад, и обнаружить, что потомки двух потоков эмигрантов все еще напевают своим детям по крайней мере некоторые из старых детских песенок.
О моем прадедушке Рузвельте и его семейной жизни более века назад я мало что знаю, кроме того, что мог почерпнуть из дошедших до меня его книгах – «Письмах Джуниуса», биографии Джона Пола Джонса, «Жизни Вашингтона» Маршалла. Они, по-видимому, указывают на то, что его библиотека была менее интересной, чем библиотека прадеда моей жены в то же время, в которую, безусловно, входили такие тома, как оригинальное «Эдинбург ревью», поскольку они теперь есть на наших собственных книжных полках.
Мое самое яркое детское воспоминание о дедушке Рузвельте – это услышанная о нем история. Во времена его детства воскресенье было таким же мрачным днем для маленьких детей-кальвинистов голландского происхождения, как если бы они были пуританами, шотландскими ковенантами или французскими гугенотами – и это я говорю как человек, гордящийся своими голландскими, гугенотскими и ковенантскими предками и гордящийся тем, что в них течет кровь сурового пуританского божества Джонатана Эдвардса.