Судияр поднял к небу лицо, прищурился на мягкое, утреннее солнышко и умиротворённо вздохнул. Красота. Заботливо распушил пальцами густую, шелковистую бородку, пригладил усы и хлопнул широченными ладонями по крепким бокам. Новый день, новые тревоги, новые заботы… Но ведь и новые радости, не бывает в жизни без этого.
Одёрнул просторную, белую рубаху, притопнул ногой в чёрном, добротном сапоге и лёгким движением мускулистой руки выдернул топор из колоды, лежащей возле крыльца. Поднял на уровень глаз, повернул к себе хищное, остро отточенное жало, прищурился от прыгнувшего на лицо озорного, солнечного зайчика. Ах, до чего ж хорош инструмент! Никакому дереву не устоять. И неудивительно. Все накопления за несколько лет, до последней, завалящей монеточки, отданы кузнецу за этот топор. Да не местному, а из дальнего поселения, знаменитому на весь край мастеру. Он единственный, огнём и водой, да тайным словом, умеет сделать такой инструмент, что ничему перед ним не устоять. Всё рубит, хоть даже и обычное, мягкое железо; заточку держит так, что и не всякому, княжескому мечу снилось; уж конечно не ржавеет, особенно если чистить и смазывать вовремя да с душой. А уж Судияр-то к своему топору со всей душой, оттого и дело у лесоруба спорится и ладится, оттого и зовут его в роду уважительно: Судияр, Первый топор. В смысле – лучший.
– Судияр!
Звонкий, мальчишеский голосок вернул лесоруба из страны грёз на землю. А ведь как сладко замечтался! Принесла кого-то нелёгкая.
– Судияр! Тебя Старейшина кличет. Немедля.
– Что ж ты звонкий-то такой? – недовольно поморщился Судияр и невольно улыбнулся, глянув на сорванца-посыльного. Росточком чуть выше замшелого пня, в коротких штанишках и великоватой, замурзанной рубашонке. Голые пятки павшую хвою топчут, боли не чувствуя – давно уж закаменели, обувки не зная. Тёмно-русые, как и у всего Лесного рода, волосёнки торчат в разные стороны, глазёнки весёлые, шустрые, озорные.
– Уж прямо немедля? – нарочито-серьёзно уточнил Судияр. – А то что? Помрёт?
– С него станется, – пацанёнок широко улыбнулся беззубым ртом. – С прошлого лета собирается, да не выходит чего-то.
– Выйдет, – заверил мальца Судияр. – Дело такое, рано или поздно обязательно выйдет.
Спохватился, по-медвежьи неуклюже сунулся головой вместе с плечами под навес возле избы, покопошился там, выбрался наружу и оглушительно чихнул, распугав утренних пичужек. Повертел в руках красного, точно стеклянного, петушка на деревянной палочке, потер о подол рубахи и полюбовался сквозь петушковое, красноватое тельце на солнечный свет. Пузырьки в петухе занятные, а свет получается мягкий, переливчатый, загадочный. Протянул угощение парнишке.
– Держи. Сладкий – страсть!
– Откуда знаешь? – с подозрением прищурился малец и насупился, точно обиделся. – Поди сам уж полизал?
– Разок только, – сконфуженно признался Судияр. – Да ведь как удержишься? Гляди, красота какая.
Парнишка укоризненно покачал вихрастой головёнкой, зажал петушка в кулаке и кинулся прочь по своим, пацанячьим делам – только чёрные пятки замелькали. Судияр улыбнулся вдогонку и не спеша, вразвалочку, потопал к избушке Старейшины. Куда спешить? И верно, чай не помрёт, уж до обеда-то дотянет точно. Где это видано – помирать на тощее брюхо?