Огромная флотилия ушкуев[1] выплыла из-за излучины Вятки. Впереди открылась панорама города Хлынова[2], стоящего на невысоком холме в окружении бревенчатого тына, изрядно уже подгнившего.
На переднем ушкуе стояли два воина в холщовых рубахах. Ветер холодил их тела, а глаза жадно всматривались вдаль. Люди уже бежали к причалам, махали руками, орали и вскоре заполонили весь берег реки.
– Встречают, – кивнул статный крепкий мужик, кивая на город. – Заждались!
– А как же, Прокопий, – ответил спокойно сосед. – Долгонько мы в походе были.
– Определим неделю гульбищ, а там посмотрим.
– Что-то задумал? – вопросительно глянул товарищ на Прокопия. В глазах вспыхнули искорки лукавства. – Поведал бы, а?
– Не время, Онуфрий, – отмахнулся Прокопий. – Голова всё ещё гудит, будь она неладна! Вот поправлюсь, тогда и поговорим. – И тронул замызганную повязку на голове. – Пусть народ утихнет после воплей и плача.
– И то верно, атаман, – согласился Онуфрий, что выполнял должность помощника атамана. – Вон Ефим не дотянул до дома. Вчерась отдал Богу душу. Жаль! Отменный воин был. Когда ещё такого дождёмся. – Онуфрий тяжко вздохнул, перекрестился и глянул на небо. Потом перевёл глаза на гребцов. Те поспешали и гребли во всю силу, спеша встретиться с родными.
Передовой ушкуй разворачивался, приноравливаясь пристать к причалу. На дощатом помосте уже встречали родные и вопили, размахивая радостно руками. Подводы грохотали по помосту, пылили по дороге, торопясь принять награбленное.
– Вон и колокола затрезвонили, – усмехнулся Прокопий. – Попы уже прикинули, что им перепадёт… – Прокопий скривил губы и огладил рыжеватую бороду.
– Да Бог с ними, – примирительно отозвался Онуфрий. – Так повелось исстари.
– Дармоеды! – пробурчал Прокопий себе в бороду, а Онуфрий не стал спорить.
Гвалт, вопли и причитания слились в сплошной рёв толпы. Он заглушал перезвон колоколов двух церквей, а от них уже степенно спускались темной массой попы, дьяконы и прочие мелкие служки. В руках несли хоругви и икону Божьей Матери, надеясь этим сдобрить утрату многим вдовам.
Прокопий сделал ряд поручений Онуфрию, сам вышел на берег, обнял жену и трёх детей, старшему из которых, Глебу, шёл уже пятнадцатый год. Распорядился, обращаясь к сыну:
– На энтом ушкуе треть всего – наша. Смотри, не проворонь чего. К вечеру успей всё перевезти на двор. Где Втор? Он должен помочь тебе.
– Едет следом, отец, – блеснул юноша глазами. – Да вон он подъезжает! – Повернулся назад и замахал рукой, торопя ключника.
– Фёкла, что там дома? – обернулся Прокопий к жене.
– Да все хорошо, наш благодетель! А у тебя что энто с головой? Небось, рана? Надо сменить твою повязку, да побыстрее, как бы худа не было.
– Замолкни! Не на людях же. Пошли домой. Васька, бери узел, тащи следом.
Мальчишка лет двенадцати недовольно шмыгнул носом, схватил тяжёлый узел и заспешил за родителями. Аннушка шла рядом, стараясь помочь брату.
– Отстань! – огрызнулся оскорблённый Васька и, тяжело дыша, продолжал идти.
– А тятька нам привёз подарки? – не унималась девочка. Ей было лет десять, но в её голове уже вертелись мысли о женихе и красивых подарках, чтобы покрасоваться перед подружками и стрельнуть глазами поверх них на смазливого Прошку.