Черную тень я замечаю слишком поздно. Все же беспечность, к которой привыкла в Испании, дает о себе знать.
Захожу, бросаю сумку на стол, иду в полутьме к дивану, до сих пор вяло удивляясь, почему здесь нет, как в нормальных домах, выключателя на входе.
У дивана ,со стороны окна , стоит лампа.
Верхний свет горит только в прихожей, а потому я двигаюсь по привычному маршруту.
И присутствие постороннего замечаю не сразу.
А заметив, какое-то время неверяще и подслеповато вглядываюсь, отчаянно пытаясь убедить себя, что это все просто неудачная тень от торшера.
Но, когда тьма шевелится и начинает двигаться в мою сторону, взвизгиваю и пытаюсь бежать обратно , к свету прихожей, отчего-то веря, что, как только я попаду на освещенную территорию, морок развеется.
Но морок быстрее. И гораздо, просто пугающе, сильнее.
Меня перехватывают, не дав сделать и двух шагов, дергают обратно в круг тьмы, а потом вовсе валят на диван, да еще и рот зажимают, не давая не то, чтоб крикнуть, но даже и вздохнуть.
- Тихо. Ти-хо… - хрипит морок, и в этот момент мое обезумевшее от страха сознание посещает узнавание!
Оно строится даже не на звуке, нет! На осязании, обонянии!
От него пахнет табаком. И спиртным. И еще немного кожей, это от куртки, наверно… Какая глупость, в наше время носить кожаную куртку… Провинция…
Черт!
- Макс… Макс… - мычу я в железную лапу, по-прежнему закрывающую мне половину лица. Он замирает, а потом наклоняется и шумно вздыхает запах моей кожи. Возле шеи. И я застываю.
От ужаса. Уже второй волны ужаса. Потому что сначала, при узнавании, меня немного отпускает, и даже где-то облегчение появляется, потому что морок знакомый лучше морока незнакомого… Но после того, что он делает…
Он держит меня, по-прежнему крепко и жестко, от него пахнет спиртным, дышит шумно и тяжело и , на самом деле, производит впечатление малоадекватного человека.
- Зачем ты вообще приехала сюда, м? – хрипит он так тихо и мучительно, словно… Словно ему больно.
А затем проводит ладонью по моему дрожащему телу, вниз, потом наверх, цепляя по пути тонкую ткань платья, задирая подол, оголяя бедра…
Я замираю в этот момент. Таращу в темноту ошалевшие испуганные глаза, и не дышу даже, кажется. Только сердце тяжело бьет в грудную клетку так, что, наверняка, он слышит, как идет резонанс.
- Гладкая такая… О чем думала? Сидела бы в своей Барселоне, овца… - рука добирается до нижнего белья и тормозит там, как будто раздумывая, как дальше поступить. Решая. Я осознаю, что это рубеж, и, не сдержавшись от ужаса, неслышно и жалобно скулю…
Словно упрашивая жестокого мужчину отпустить. Пожалеть.
Пощадить.
Он опять вдыхает воздух возле моего уха, потом неожиданно лижет покрытую мурашками кожу. Меня словно током бьет!
Становится невыносимо жарко, невыносимо тяжело и болезненно! То место, которого он касается языком, которое лижет жадно, как хищник самку, буквально огнем горит.
Зачем он…
Господи, зачем так?
Что делать мне теперь?
Как остановить?
Между тем, он убирает руку от губ, наверно, чтобы попытаться раздеть меня, и я в этот момент не кричу, хотя надо бы, а лихорадочно шепчу, все так же таращась в темноту полными слез, слепыми глазами:
- Макс, Макс, прекратите, пожалуйста, опомнитесь, Макс… Макс…