Читать Только женщины

– Куда это девчонки ушли? – допытывался мистер Гослинг.

– На Хай-Род, походить по магазинам. Они сейчас должны вернуться.

– Да. Как же! – сказал Гослинг. Он стоял, прислонясь к шкафчику для посуды; в кухне было душно, парно; он вытащил из заднего кармана сюртука огромный красный платок и громко высморкался. – Это платок, которым я вытираюсь после нюхательного табака; я принес его домой, чтоб отдать в стирку, – пояснил он и затем вынул другой платок, белый и чистый, которым отер вспотевший лоб.

– Что за грязная привычка – нюхать табак, – заметила миссис Гослинг.

– Как же быть-то? На службе ведь курить не позволяют.

– А что-нибудь делать для препровождения времени необходимо – так, что ли?

После этого разговора, повторявшегося с буквальной точностью каждую неделю уже четверть столетия, Гослинг вернулся к прежней теме.

– Очень уж они много заглядываются на витрины и не успокоятся, пока чего-нибудь не купят. Зачем они туда ходят?

– Как зачем? На будущей неделе начнутся распродажи. При наших средствах с этим надо считаться. Ну, однако, ты уходи отсюда. Поди-ка лучше умойся и переоденься. Обед мигом поспеет. Я девочек и ждать не буду, если они до тех пор не вернутся.

– Все эти распродажи – одно надувательство, – заметил Гослинг, но распространяться об этом не стал. Он пошел наверх, снял свой «служебный» утренний пиджак, заменил его коротеньким домашним, из альпага, снял манжеты, вложил их одна в другую и поставил на обычное место, на комод; заменил сапоги вышитыми туфлями, пригладил щеткой волосы, тщательно прикрыв лысую макушку длинными прядями седых волос; затем прошел в ванную вымыть руки.

Было время в жизни Джорджа Гослинга, когда он менее заботился о том, чтобы иметь приличный вид. Но теперь он был человеком с положением, и его дочери настаивали на соблюдении всех этих церемоний.

Гослинг начал жизнь учеником народной школы и прошел – последовательно все градации от мальчишки рассыльного до старшего конторщика, пока не занял, наконец, своего нынешнего ответственного положения – заведующего счетной частью, с жалованьем 26 фунтов в месяц. Он нанимал квартиру в Вистерия-Грэв, Брондсбери, за 45 фунтов в год, был старостой в церкви Св. Евангелиста Иоанна в Кильберне, членом разных комитетов, и в минуты откровенности признался даже, что он не прочь выставить свою кандидатуру в Окружном Совете. Словом, Гослинг был солидный, трезвый, во всех отношениях достойный уважения человек, с безукоризненной репутацией; теперь уже растолстевший, облысевший – кроме кустиков волос за ушами и длинной пряди, которой он безуспешно силился прикрыть все расползавшуюся лысину.

Таков был Джордж Гослинг в глазах своей жены, дочерей, соседей и директоров оптового склада, на который он сорок один год работал в Барбикане. И, однако же, в нем сидел другой человек, о присутствии которого сам Гослинг, пожалуй, не подозревал – очевидно, так мало заявлявший о себе, что даже лучшие приятели Джорджа Гослинга не упомянули бы о нем, если б им пришлось детально разобрать характер своего сослуживца.

И, тем не менее, когда Гослинг громко хохотал над каким-нибудь анекдотом, рассказанным одним из этих сослуживцев, вы могли быть уверены, что этого анекдота он не расскажет своим дочерям – разве, может быть, жене, и то не всякий. Если б вы вздумали понаблюдать за Джорджем Гослингом на улице, вы заметили бы, что он с большим и непонятным интересом заглядывается на ножки проходящих дам. А если б Гослинг осуществил на деле многие свои желанья и мечты, викарий церкви Св. Евангелиста Иоанна с омерзением уволил бы своего старосту. Комитеты исключили бы его из состава членов, а жена и дочери сочли бы его последним мерзавцем.